Еду принесли быстро. Тарелка с креветками, другая – с гребешками и овощами. Медузы, ракушки, морские ушки. Луцзин наливала чай. «Как работа?» На одном из ее передних зубов пятнышко от помады. Я не стала привлекать к этому внимание.
– У нас рекордный набор студентов – Я насадила креветку и оторвала ей голову, положила на край тарелки. На меня уставился ее глаз. – Все хотят знать английский.
– Мне английский не нужен. – Луцзин жевала большой гребешок. – Мы занимаемся бизнесом на шанхайском. – Луцзин была северянкой, которая так и не простила мужа за то, что тот вернулся в родную провинцию, чтобы возглавить фабрику, и Чжао любил хвастаться ее беглым мандаринским и шанхайским – этими чистыми, элегантными тонами. На ужинах в их доме в Цзяньбине Луцзин подавала изощренные безвкусные блюда, а Чжао пил пиво, бокал за бокалом, пока живот не распухал так, что приходилось ослаблять ремень, а потом снова и снова. На этих приемах мужчины жаловались на сычуаньцев, которые работают за гроши, но уже не мигрируют в Фучжоу массово, а едут работать на новые фабрики в Шеньчжень. Ён был из тех начальников, которые любят жаловаться на свою жизнь. Это были не настоящие жалобы, а замаскированная похвальба; дела в «Ёнтекс» шли отлично – хотя ему и было о чем волноваться.
Женские разговоры на этих приемах были еще хуже, потому что от меня ожидалось участие. Ха! Какая частная школа лучше? Какие гувернантки самые дешевые, но честные? По рукам ходил каталог с идеями для косметического ремонта: фотографии одного распотрошенного кухонного шкафчика за другим, снятые в привлекательных позах, как модели купальников. Фотографии пустых кастрюль на искрящихся конфорках и улыбающихся матерей, отцов и детей – все черноволосые и темноглазые, с невероятно бледной кожей и длинными ногами (и где в Фучжоу сыщешь такие экземпляры?). Я листала страницы и вспоминала диван в нашей квартире в Бронксе, те вечера, когда на ужин было более чем достаточно хот-догов и лапши быстрого приготовления. Или тот вечер, когда я бросила всё, что знала, ради нового города, в возбуждении и страхе от своего поступка.
Ён был на втором пиве, Чжао и Фу – на третьем.
– Мы сделали на экспорте шесть миллионов долларов за фискальный год, – говорил Чжао. – В прошлом году мы доставили рождественские заказы рано. Стоимость производства для «Уолмарта» составляла всего лишь четверть от розничной цены.
Ён повернулся ко мне.
– Моя жена долго работала в Нью-Йорке. Теперь она преподает английский, занимается переводами для «Ёнтекса».
Фу взглянул на меня. Я изобразила учительский голос.
– Я видела американские заводы, и им не сравниться с «Ёнтексом».
– А какие в Нью-Йорке дома? – спросил Фу.
– Высокие. Красивые. Величественные.
Луцзин опустила глаза в тарелку и почесала ногу.
– А погода?
– Летом жарко и солнечно, зимой – снег.
– Фучжоу мог бы быть перворазрядным городом, но поддался дурным тенденциям, – сказал Фу. – Слишком много чужаков.
– Дешевая рабочая сила, – сказала Луцзин.
– Двенадцать человек на одну комнату, друг у друга на головах, – сказал Чжао. – Когда так живешь, ничего удивительного, что к тебе относятся не лучше, чем к крысам.
Я ненавидела эти гадости, но терпела. Ён попросил меня прийти, чтобы произвести хорошее впечатление на закупщика «Уолмарта». Однажды, когда я возразила клиенту насчет сычуаньских рабочих, Ён не смог заключить сделку. Несколько недель он нервничал, что из-за потенциального банкротства «Ёнтекса» лишится квартиры, никогда не переедет в Цзяньбинь, как хотел. «Не понимаю, почему ты не переживаешь», – сказал он, и я уже хотела ответить, что он перегибает палку, что ничего плохого не случится, а потом увидела, что он боится по-настоящему, услышала дрожь в голосе. Самый худший страх Ёна – что в нем распознают фальшивку, что он совершит фатальную ошибку, которая приведет к падению статуса. Этот город полон таких людей. Здесь легко зарабатывают и легко разоряются. Но Ён никогда не жил без денег и потому не мог себе представить, что это вообще возможно.
Я достала из сумочки телефон. Уведомление на экране о новом сообщении с незнакомого номера; я не слышала звонка. Попросила прощения и вышла в фойе ресторана, набрала код и включила голосовую почту. «Алло? – сказал мужской голос. Медленная, нерешительная фучжоуская речь со странным, неузнаваемым акцентом. – Это сообщение для Полли Гуо».
Сперва я думала, что это звонит клиент с жалобой на «Ворлд Топ» или рабочие Ёна насчет очередного изменения в бесконечных обновлениях кухни.
«Это твой сын, Деминь».
Сердце часто забилось. Я прослушала сообщение. Твой голос был глубоким, взрослым, но что-то в нем узнавалось, несмотря на паршивый китайский: «Я хорошо. Нью-Йорк там, где я живу. Леон твой номер дал. Леона нашел я, Майкл нашел меня. Ты хорошо? Я хочу с тобой говорить».
Ты оставил телефонный номер и сказал, что я могу звонить в любое время. Я закусила пальцы. Руки прострелила боль. В порядке ли ты? Как ты меня нашел? Я много лет не общалась с Леоном. Когда на меня посмотрела хостес, я вынула пальцы изо рта и попыталась улыбнуться. «Звонок по работе», – сказала я.
Как долго я хотела тебя найти. Леон говорил, что тебя усыновили американцы, что о тебе заботятся, настаивал, что ты в добрых руках, и я старалась ему поверить, потому что единственным способом продолжать жить было вести себя так, будто тебя нет, будто нам лучше оставаться порознь, как сейчас. Но если бы у меня был выбор – а его не было, – я бы никогда тебя не отдала, никогда! Я снова проиграла сообщение, сохранила номер. Если не обращать внимания на акцент и дерьмовую грамматику, казалось, что с тобой все хорошо – что ты здоров и счастлив.
Когда я вернулась, большие тарелки с едой уже показались гротескными, сибаритскими. Чжао и Фу подняли кружки. «За успех», – сказал Ён. Я повторила тост, но моя рука дрожала.
– Фу впечатлило, что ты жила в Нью-Йорке, – сказал Ён, когда поднимался на минивэне по холму.
Я проверила телефон – новых звонков не было.
– Надеюсь, вы закроете сделку.
– Я тоже на это надеюсь.
Мы заехали в подземный гараж, поднялись на лифте на двенадцатый этаж. Кафель – такой приятный и прохладный влажным летом – обжег ноги холодом. Я подняла температуру на термостате. Холод казался кусачим коричневым одеялом, пронизывал до костей. Я достала из коробки на кухне пластиковую бутылку с водой и пыталась игнорировать пыль от каменной кладки и строительную пленку на всех поверхностях. Зашевелилась память – кухня в Бронксе. «Мама?» – сказал ты с трусами на голове: тебе было шесть или семь и ты хохотал, когда шел ко мне, выставив руки, как чудище. Ты-ты-ты – я цеплялась за образ, но он ускользал. Как быстро воспоминания выходили из-под контроля: от твоей руки – к губам Леона, к маникюрному салону, к Стар-Хиллу, к Ардсливилю.
Я смыла макияж. Мы переоделись в пижамы и сели на диван, прислонившись друг к другу, и посмотрели серию корейской исторической драмы о Средневековье. Ён играл с моими волосами; я поглаживала его руки. Это было мое любимое время дня, когда мы дома вместе, не переживаем из-за того, как выглядим и что говорим.
