Мы прижались ближе друг к другу, и я что-то почувствовала. Его губы прижимались к моим; в них попали пряди моих волос. Теперь это он впал в какое-то бешенство, и мне пришлось оторваться, вытереть слюну с лица.
Он бегал к моему дому каждый день, когда заканчивал работать с отцом. Мне нравилось его внимание, но я не испытывала тех же восторгов, что и он. У Хайфэна были сильные мускулы, но еще он казался слишком очевидным и услужливым. В некоторые дни я даже слала его обратно домой, но потом заканчивала все дела по дому, а день только начинался, и хотелось с кем-то поговорить. Когда Хайфэн возвращался на следующий день, я заскакивала на его велосипед без возражений.
Лежа у реки, я смотрела на небо, плывущие облака и представляла, как взлетаю к солнцу. Больше так не делала ни одна девочка; я была особенная. «Ты такая красивая», – сказал Хайфэн. Он рассказывал, как ему нравится мой рот, что мои губы похожи на две половинки сердечка. Ему даже нравилось родимое пятно у меня на шее.
Однажды утром мать Хайфэна поймала меня в переулке за руку. «Держись подальше от моего сына», – сказала она.
Я представила, как госпожа Ли тужится над дыркой туалета, и рассмеялась. Она выкрутила мне мочку уха, и у меня из глаз брызнули слезы, внезапные и унизительные.
Когда Хайфэн узнал, что со мной разговаривала его мать, он пришел в ярость. «Она не имеет права. Не имеет права!» – он метался по берегу и топтал сорняки. Он постригся, и теперь было видно, какие у него оттопыренные уши.
– Да ничего. – Я скучала по времени, когда ходила на реку одна, но, когда я как-то сказала Хайфэну, что хочу побыть одна всего денек, он убрел с понурым лицом, и я даже не получила удовольствия от одиночества.
– Я буду с тобой видеться, когда захочу. Пусть не говорит, что делать. Однажды ты можешь стать ее невесткой, и что тогда она скажет?
Я села и расправила одежду. «Я хочу домой». Он снова поцеловал меня, пытаясь раздвинуть губы языком, но я отстранилась.
Я всегда возвращалась домой раньше, чем приходил с рыбалки йи ба, и следила, чтобы мы с Хайфэном уходили на берег, скрытый за деревьями и травой. Но если бы отец нас поймал или ему рассказала мать Хайфэна, что его дочка видится с ее сыном, он бы положил этому конец или даже отослал меня из деревни.
Все началось со слухов: из города перестали депортировать деревенских мигрантов. Селяне еще не могли получить постоянный хукоу, зато могли купить временные разрешения на проживание и найти работу получше, чем рыбалка и земледелие. Два взрослых парня с 5-й улицы уехали в Фучжоу – столицу провинции – и вернулись домой с баснями о шестиэтажных зданиях и красотках в обтягивающих штанах. Тогда уехало больше парней, находили там работу на заводах. Девочки из деревни в город еще не ездили, но я знала, что уехать на заработки не так подозрительно, как уехать, чтобы стать новым человеком. Я никогда не была в Фучжоу, хоть он и находился всего в паре часов пути, и не знала, какой будет работа на заводе, – знала только, что заработаю и что мне не придется молча просиживать ужины с йи ба, глядя, как он угрюмо жует.
Когда я спросила Хайфэна о том, не хочет ли он перебраться в город, он смешался, потом испугался.
– Нет, мне и здесь хорошо.
Я рассказала, что подумываю поехать.
– В Фучжоу? Туда же ездят только парни.
На продуктовом рынке родители моих бывших одноклассников обсуждали, что их сыновья шлют домой по двести пятьдесят юаней в месяц. Одна женщина, чей сын еще учился в школе, спрашивала остальных: «Вы не боитесь, что ваши сыновья одни в большом городе? Там в общежитиях живут самые разные девушки, никакого пригляда за ними нет».
Я помчалась домой и быстро переделала все дела. За ужином я объявила:
– Я еду в город, буду работать на заводе.
– На заводах работают только парни, – сказал йи ба.
– Девушек тоже берут. На завод, где работает сын госпожи Цзя. У них есть отдельные общежития для девушек, и они зарабатывают по триста юаней в месяц.
В «Корпорации экспорта одежды Фучжоу» цеха гудели от моторов сотен швейных машинок, а окна запотевали от обжигающего жара утюгов. Я сидела за длинным столом на южной стороне четвертого этажа и весь день обрезала нитки на джинсах из большой кучи. Руки затекали, но я усердно трудилась, хотя жара стояла такая, что я чувствовала себя морковкой на сковородке. Пот капал на ткань, времени вытирать не было. Я не могла отложить ножницы ни на секунду, не могла посмотреть, как струится в окна солнце, подивиться, сколько есть оттенков синего всего в одном квадратике денима. Джинсы все поступали и поступали, и если я отставала хоть на секунду, то на меня ругались девушки дальше по очереди, а бригадир Тунг мог снизить зарплату.
Город переполнили девушки вроде меня, которые клялись, что больше никогда не вернутся домой. Я хотела дослужиться до завода получше, общежития побольше, а в конце концов и до собственной квартиры, как у двоюродной сестры моей подруги Цин.
Фучжоу не был похож на Пекин с картинок из старой книжки Лилин. Переулки вливались в улицы, затуманенные поземкой выхлопов, шоссе были с ухабами, а в воздухе слышались сплошь бензопилы и стук молотков. Мы спали по шестнадцать человек в комнате – два ряда по восемь коек, – украшали стены картинками из журналов – с актерами, певцами и горными и озерными ландшафтами. С кроватных стоек свисали плюшевые зверушки – мишки зеленых и розовых расцветок. В очереди в ванную в пять тридцать утра мы жаловались на свои тринадцатичасовые смены, как старухи, обсуждали ноющие плечи и пародировали бригадира Тунга. Я пародировала смешно. Нависала над койками и орала: «Быстрей, лентяйки, быстрей, черепахи!» – и фыркала точно как он, по словам моих соседок. «Слишком медленно! Пропустила нитку!» Остальные девчонки хватались за животы от смеха.
В одном месяце я послала домой двести семьдесят юаней, в следующем – двести сорок. «И это всё, что ты заработала?» – спросил по телефону йи ба. Я сказала, что постараюсь послать еще, хотя и это было вдвое больше того, что йи ба зарабатывал рыбалкой. Когда я позвонила сказать, что получила двести юаней за три недели, он ответил: «Ну, знать, хорошо я тебя выучил». Потом соседи рассказывали мне, что он всюду мной хвастался, говорил, что я тружусь больше любого парня. Когда они узнали, сколько я зарабатываю, уже никто не говорил, что девочке неприлично жить одной в городе. Они слали и своих дочерей; заставляли их ехать.
Скоро у йи ба появился телевизор – самый большой на 3-й улице; и, когда он возвращался домой с очередного неудачного дня в море, перед экраном лежали, раскрыв рот, четверо-пятеро детей, пуская слюни перед непонятной исторической драмой, и к ночи аудитория увеличивалась до девяти, десяти, одиннадцати, а то и четырнадцати детей, лузгающих арахис и бросающих шелуху на пол. Когда йи ба выходил в туалет, лузга шуршала под ногами и колола пятки. «Проваливайте домой», – представляла я, как говорит он, но не всерьез, и ему наверняка было грустно, когда остальные родители на деньги, которые слали из города их старшие дети, купили собственные телевизоры и его ночи снова стали тихими.
