– Есть процедура, – сказала Сюань. – Ничего страшного. Я один раз уже так делала. Поболит, но без работы отлежишься всего денек. Мы сходим с тобой.
– Больница прямо на нашем шоссе, – сказала Цин.
Хайфэн звонил в общежитие и спрашивал меня. Я не перезванивала. Больше мы с ним никогда не разговаривали.
В больнице за столом перед входом в смотровой кабинет сидела женщина в овальных очках. «Документы», – сказала она. Сюань и Цин не смогли отлучиться с работы, и я сказала, что схожу сама. Но я жалела, что они меня послушали, – даже если бы они потеряли деньги за день работы. Я бы ради них на это пошла.
Я дала свои документы, и женщина нахмурилась.
– Больница не может предоставить вам медицинские услуги, потому что вы не прописаны в городе. У вас деревенский хукоу, а значит, вы можете обратиться только в деревенскую больницу. Езжайте к себе в район.
Вернувшись в общежитие, я рухнула на койку и пинала оранжевого мишку Цин. Я не помнила, когда в последний раз была одна, хотя одиночество с каждым днем казалось всё сильнее. Желудок переворачивался от вони стольких потных тел в одной комнатенке. Я стала неповоротливой за столом закройщиц на заводе, уходила в себя, будто на глазах опускались шторки. Я пропускала нитки, случайно прорезала дырки, кучи джинсов скапливались всё больше, выше.
Бригадир Тунг уволил меня. Сюань и Цин не сомневались, что, если я съезжу с документами в деревенскую больницу, там мне не откажут. Я сказала, что вернусь в город на следующей неделе и найду другую работу, и в свое последнее утро на заводе улизнула, чтобы забрать сумку, пока все были в цехе. В пустом общежитии я сунула в карман лифчик с сердечками Сюань, хоть он и был мне слишком мал и мои груди никогда бы не втиснулись в эти сердечки. Я оставила свой блокнот с текстами песен, маленькую коллекцию кассет. У меня не было плеера, чтобы их слушать.
Я поехала на микроавтобусе прямиком в деревенскую больницу и показала документы.
– Я прописана в деревне.
– Ваш жених вас сегодня встретит?
– У меня нет жениха.
– Ваш друг?
– Ну да…
– По документам вам только восемнадцать лет. Разрешение на свадьбу не выдадут, пока вам не исполнится девятнадцать, а вашему другу – двадцать один. А когда вы поженитесь, получить разрешение на рождение ребенка вы можете только в двадцать лет.
– Хорошо. Можно провести процедуру сегодня?
– Только с согласия отца. А без разрешения на беременность вам полагается штраф. Но раз вы младше законного возраста для брака… – Сестра глянула в коридор и поманила к двери. – Пожалуйста, занимайте место в палате. Я вернусь через минутку.
Я ждала, но сестра не возвращалась. Чем больше проходило времени, тем больше я переживала. Я видела, как социальные работники забирали беременных женщин в больницу, и те возвращались домой какими-то маленькими и подавленными, но без детей. Еще я слышала о женатых парах, которых штрафовали за самовольную беременность, заставляли выплачивать деньги в размере среднего провинциального дохода за пять лет. Для незамужней женщины штраф наверняка будет больше, хотя я никогда не слышала, чтобы в Минцзяне кто-нибудь признавался в беременности, не называя имени отца. Если бы я рассказала об этом Хайфэну, это просто значило бы для меня подвенечное платье.
Я слышала, как звонит телефон, шаги и голоса, воду из-под крана. В другом конце коридора пара санитаров катили носилки с задыхающимся человеком. Я выйду в коридор и объявлю, что у меня незаконная беременность. Им необязательно ехать на 3-ю улицу и забирать меня в больницу. Я и так здесь! И все же сестра говорила о штрафах, а меня с йи ба разорил бы даже штраф размером с годовой среднемесячный доход в провинции. Единственный способ избежать штрафа – подать заявление на разрешение брака с Хайфэном, хоть мы еще и несовершеннолетние. Или можно уйти до того, как вернется сестра.
В коридоре было пусто. Я поднялась со стула и побежала в противоположную сторону от той, куда ушла сестра, вниз по лестнице, прочь из больницы, пока не добежала до автобусной остановки. Небо было таким чистым и синим, таким поразительным в своей неподвижности, что хотелось плакать.
Пока я отсутствовала, деревня изменилась. Выросли особняки, построенные на деньги тех, кто забрался дальше Фучжоу – доехал до Нью-Йорка и Лос-Анджелеса: особняки с фестончатыми крышами и фонтанами с гипсовыми статуями золотых рыбок, воротами, похожими на кружевные салфетки из металла, балконами на четырех этажах, окнами шириной с озеро.
– Все уехали в Америку, – сказал йи ба. Я рассказала, что на заводе мне дали отпуск, потому что мы выполнили квоту на сезон. Глаза у него запали глубже, а от штанов пахло рыбой, и сильно. Привыкшая есть в помещении, где разом разговаривает сотня человек, я чувствовала себя странно на наших тихих трапезах.
Прошло три дня. Я варила овощи, собирала куриные яйца, подметала полы и отскабливала белье. Я скучала по городу – особенно в солнечные бесконечные дни – и знала, что скоро придется что-то решать, но каждое утро просыпалась оцепеневшая, ошеломленная. Можно съесть ложку крысиного яда, но мне не хотелось умирать; можно пойти в больницу и попытать счастья с другой медсестрой, но что, если я наткнусь на кого-то еще более черствого, кто оштрафует меня на сумму шестилетнего дохода или потребует всё рассказать йи ба?
Минцзян отжил свое. Петляющие переулочки, рыбацкие лодки с обвисшими сетями, облезшая краска на домах, выцветшие зеленые занавески на наших окнах – как и мне, им пришел конец. На стене одного здания был рисунок мелом – большая кошка и два котенка. Я вспомнила бездомную кошку, которую видела в городе, в окружении выводка кроваво-розовых котят и как она лежала со сломленным, смирившимся видом, пока котята лезли друг через друга, чтобы присосаться к ней.
Я подошла к одному из новых особняков и прижалась лицом к воротам. От плитки пахло дождем и грязью. Я попятилась с ржавым пятном на носу. У реки я воткнула палку в грязь, почесала землю; пыталась разглядеть, что прячется под водной гладью. Палая листва. Рыба. Я прошла мимо причалов, где рыбаки хватали себя между ног и рассказывали про девчонок, которых якобы дрючили. Один подтолкнул приятеля локтем, пока я проходила мимо, и сказал, что любит цыпочек, у которых мяска побольше. Друг цыкнул на него. «Это дочка Старика Гуо, дурень!» На продуктовом рынке я увидела, как за кочан капусты торгуется жена учителя Ву – глава отдела планирования семьи, – и поторопилась обратно на 3-ю улицу.
Прошла неделя. Я всё время спала. Засыпала за столом или стоя за раковиной, просыпалась от громкого всхрапа или когда подгибались ноги. Сон захватывал, сон лишал сил, но в моменты перед тем, как уступить ему, возникала темная истина: «Я в заднице. Деваться некуда, придется выходить за Хайфэна».
Я проснулась под разговор матери Хайфэна и йи ба на улице.
– Наверно, устала после работы, – сказала мать Хайфэна. – Сын говорит, они вкалывают на заводе по восемь, по девять часов.
