У меня кончились варианты; я в заднице. Мне придется родить. Вернее, придется родить Полли.
Я услышала голос с берега. Мне махал человек, прыгал на месте. К нему присоединилась женщина. Они кричали, звали жестами вернуться.
Вода была не такая уж и холодная. «Я не боюсь», – крикнула я на мандаринском.
Там, пока я стояла в Атлантическом океане, всё это стало испытанием. Для Полли – девушки, которая действует вопреки всему, девушки, которая может всё. Нью-Йорк стал даром параллельной жизни, и сама нереальность того, что я здесь, придавала ощущение сюрреалистической комедии даже самым пугающим вещам. Пейлан оставалась в деревне, мыла кабачки и кормила кур с бездомными кошками, а Полли жила бонусной жизнью за границей. Пейлан выйдет за Хайфэна или еще какого деревенского парня, пока Полли обходит бесконечные кварталы новых городов. Полли может родить вне брака. Ребенок сгладит острые углы одиночества – одиночества, которое всплыло, когда я увидела пары, семьи и смеющихся со своими друзьями людей. Я могла воспитать ребенка умным, веселым и сильным.
Я хочу, чтобы ты знал: ты был желанным. Я так решила: я тебя хочу.
Йи ба думал, что только мужчины могут делать, что хотят, но он ошибался. Я стояла в океане, в эйфории от того, как далеко забралась, а спустя два месяца, когда родила тебя, почувствовала, что добилась всего, что я стала сильнее любого мужчины.
Я назвала тебя Деминь. Соседки разрешили остаться, несмотря на все жалобы на твой плач, который не дает уснуть по ночам, и в благодарность я платила за комнату больше. Я пыталась отдать тебя незнакомке в детском саду, но не смогла – пока – и вместо этого ушла с работы, позвонила ростовщику и взяла дополнительный заем, который позволил не работать шесть месяцев.
Никто не предупреждал, что я смогу так любить другого человека. Когда я представляла, что с тобой может случиться плохое, любовь слегка обжигала, как сыпь, но когда я держала тебя и ты вел себя спокойно – любовь лучилась, как солнце через листья деревьев. Я любила! Я смотрела на тебя влюбленными глазами и думала: «Это человек, которого создала я». Я больше не смотрела с соседками детективные сериалы; из-за них мир казался опасным.
Диди работала в маникюрном салоне и сказала, что попробует найти для меня там место. Она отдала нам с тобой свой матрас и перешла в спальник. Не знаю, помнишь ты Диди или нет, но у нее был писклявый голос и пушистые кудри, и, когда ты шумел, она брала тебя на руки – и ты затихал, пускал пузырики слюней, которые она вытирала подолом юбки, мимоходом. После нескольких недель сна урывками, по часу-два, я реагировала на твои крики на автопилоте. Я слышала твой плач даже во сне.
Но это изматывало – сколько всего требуется ребенку, сколько ты дергал меня за волосы, хватался за юбку и присасывался к телу, потому что оно принадлежало и тебе. Смотрите, как он хочет к мамочке, говорили мои соседки, и пара из них тоже глядела влюбленными глазами, и тогда проявлялся осколок страха: а что, если мне всегда придется отдаваться, быть наготове, доступной? Что я наделала? И тут же: что со мной не так? Диди обожала детей, выросла, воспитывая младших братьев, сестер, племянниц и племянников, и, хотя ей казалось странным, что иногда мне хотелось отдохнуть и часок прогуляться вокруг района, покурить – «В одиночку? Без дела? Но зачем?» – она всегда предлагала присмотреть за тобой.
– Когда я выйду замуж, – начинала Диди, – когда у меня будут дети…
– Сколько детей хочешь? – спросила я, когда однажды вечером мы вместе готовили ужин.
– Двух или трех. А ты хочешь еще?
– Пока хватит одного.
– Только одного?
Я рассказала Диди про Хайфэна.
– Наверно, мне хотелось чего-то большего, чем просто жить с ним. – Я налила масла на сковороду и включила конфорку.
– Ты вольная душа, но практичная. Как моя сестра в Бостоне. Она вышла за парня с грин-картой. А я более романтичная. Я выйду по любви.
Мне нравилось, что меня зовут вольной душой.
Раз в месяц я звонила йи ба.
– Как там в Нью-Йорке? – спрашивал он.
– Чудесно. А как в Минцзяне?
– Так же. – Потом рассказывал мне про новый дом соседа, где ковры щекотали пальцы.
– Я постараюсь заработать еще, чтобы прислать тебе денег, – сказала я.
– Тебе деньги нужны больше. Я-то могу о себе позаботиться.
Две мои соседки родили в Нью-Йорке и отправили детей к родным в Китай.
– Когда они малыши, они ничего не помнят, – сказала Хетти – парикмахерша с лохматым каре. Она складывала одежду в коробку, которую держала под койкой. – Они без нас не скучают. Ты помнишь себя в его возрасте? Спорим, что нет. – У Хетти был трехлетний сын, которого она не видела два с половиной года: он жил с ее родителями в деревне, пока ее муж работал в месте под названием Иллинойс. – Я привезу сюда сына, когда он подрастет для школы. Еще два года.
Мин – без конца курящая официантка – не видела своих дочек больше пяти лет. Они жили с ее семьей в Нанпине.
– Ты попытаешься оставить его при себе, но ничего не получится, – сказала она своим прокуренным голосом. – Я тоже хотела оставить дочек, но это невозможно. Кто будет за ними присматривать? Мы все работаем. Наймешь няню – и не сможешь платить по долгам. А сосредоточиться надо на этом, иначе тебе конец. Уж поверь. – Она говорила и жевала виноград, который выбирала из целлофанового пакета. – Будешь?
Она протянула пакет, и я взяла пригоршню ягод.
– Я не хочу отправлять его в деревню. – Я сидела на койке Диди, держала тебя на руках, пока ты сосал из бутылочки. – Там только мой отец, матери у меня нет.
– Дедушки относятся к внукам лучше, чем к детям, – ответила Мин. – Теперь они знают, что дети снова их покинут. Возраст смягчает людей.
– Отправь его в Китай, – сказала Хетти. – По-другому никак.
– Бесплатная нянечка, – сказала Мин.
Они рассмеялись, но их смех был без стержня – одна вялая бахрома.
В крошечные промежутки между сном и кормлением я исследовала город, держа на руках сверточек с тобой. Мы гуляли на юг Манхэттена, где солнце согревает реку. Там стоял забор – к воде никак не пройти. Это потому, что город не уверен в себе и хотел обезопаситься, отгораживался, чтобы не выпускать жителей. Меня это не смущало. Я не сомневалась, что мы можем уехать, как только захотим. Приближалась зима, но мой затылок грело солнце, и я напевала «ма-ма-ма», и голос у меня был чистым и четким, как у утренних птиц. Ты возился на руках. Любовь во мне словно распушила перья.
Бывали дни, когда я тебя мыла, меняла обкаканные памперсы, надевала тебе ботиночки, носочки, шапочку и курточку, тащила в коляске три этажа, только чтобы ты заголосил, стоит нам свернуть за угол. Пора возвращаться с коляской назад, три этажа, сменить памперсы, помыть и снова одеть, и к этому времени я уже теряла всякое желание куда-то идти. Ты меня дергал, хотел показать одно и то же в десятый раз – розовую рубашку соседки, найденную монетку; ты плакал и колотил ложкой по кухонному полу. Я так мало пробыла Полли – а Полли уже ускользала от меня. Сколько всего в мире я не увижу.
