Когда Хайфэн приезжал на Новый год в гости к родителям, он тебя видел – ты был слишком маленький, не помнишь, – и спросил у йи ба мой номер. Он звонил мне несколько раз, но я никогда не перезванивала. Впрочем, может, стоило разрешить ему встретиться с тобой; может, так было бы проще.
Еще даже не было полудня – впереди ждал весь день, – но я уже чувствовала себя хуже, чем когда выходила этим утром с Рутгерс-стрит в Центральный парк, закутавшись в длиннополое серое пальто, которое мне отдала Синди. В пальто поверх джинсов и свитера я казалась выше, смешивалась с толпой на Канал-стрит.
Я достала мобильник и позвонила йи ба. У вас было полдвенадцатого, поздно для звонка, но мне хотелось услышать твой голос. Гудки шли так долго, что я уже подумала, что ошиблась номером. Ответили не ты и не йи ба, а женщина со знакомым голосом.
– Это Пейлан, – сказала я. – Кто это?
– Пейлан, – ответил голос. – Это госпожа Ли, мать Хайфэна.
– Что вы там делаете?
– Я должна тебе кое-что сказать. Твой отец умер. Вчера ночью у него случился сердечный приступ. Я не знала, как с тобой связаться, и надеялась, что ты позвонишь.
В ушах истошно звенело, будто резко останавливался поезд.
– Нет. – Мой голос звучал странно, но я отказывалась впускать в него дрожь во время разговора с госпожой Ли. – Я же разговаривала с ним в воскресенье.
– Мне жаль. Всё случилось быстро. Вряд ли ему было больно. – Звон усилился. – Деминь живет с нами. Я побежала к вам домой, как только услышала звонок. Ты скоро сможешь забрать его в Америку?
Каким-то образом я смогла расспросить о похоронах, которые устраивали мои родственники и которые я посетить не могла, потом спустилась в метро и вернулась в квартиру, где меня потом нашла Диди, на кровати с газетой на лице. Мы с отцом так долго жили порознь, что он уже был только голосом в трубке, но я всегда надеялась, что мы еще увидимся.
Я плакала в рукава, пока шла по улице, шмыгала на работе, а когда не могла сдержать слезы, позволяла им капать, не вытирала нос, когда текло на швейную машинку. Я вспоминала, как после возвращения в деревню из Фучжоу одна из соседок отвела меня в сторону и сказала: «Твой отец гордится тобой».
Я звонила госпоже Ли каждый вечер, чтобы поговорить с тобой, убедиться, что ты еще там. Плакала целыми неделями, лежа в кровати в свои выходные. Позвонила госпожа Ли и сказала, что один из двоюродных братьев йи ба смог получить залог благодаря тому, что у него есть родственница в Америке – этой родственницей была я, – и подать заявление на туристическую визу. Он согласился взять тебя с собой на рейс в Нью-Йорк, если я оплачу билеты.
За три недели до твоего возвращения, через шесть недель после смерти йи ба, я ходила на вечеринку в квартиру Квана. Мужчины играли в карты, женщины разговаривали и смотрели телевизор.
Я увидела в углу мужчину крепкого телосложения, который попивал пиво из бутылки. Он привалился к стене, а его уголки губ загибались вверх, будто он брал меня на слабо. Он заметил мой взгляд и одарил большой открытой улыбкой. Между его передних зубов виднелась щербинка – такая широкая, что можно было просунуть арбузное семечко.
– Не играешь в карты? – Он тасовал в широких руках колоду. В его фучжоуской речи остался деревенский говорок, который я так пыталась соскоблить у себя.
– Нет денег на игру, – сказала я.
По телевизору орала реклама – спортивная машина петляла по резкому серпантину горы под глубокий закадровый голос.
– Необязательно играть на деньги – Он расколол в зубах арахисовую скорлупу. – Можем играть на орешки.
– Я не люблю проигрывать.
– Тогда не проигрывай, – сказал он. – Тогда всегда побеждай.
Я взяла орешек и разломила пополам.
– Когда ты приехал?
– Уже девять лет назад – Он снял колоду. – А ты?
– Шесть.
Он назвал свою деревню, которая была недалеко от Минцзяня.
– Лучше быть тем, кто уезжает, чем тем, кто остается.
– Думаешь? – Я видела его загадочную улыбку, его тяжелый лоб, глаза с опущенными уголками, и мне хотелось его отпереть. Он казался знакомым, но совсем не похожим на Хайфэна; он выглядел так, будто если узнать его получше, то тебя ждет что-то еще. – Горбатиться в Америке? Может, лучше сидеть дома, толстым и счастливым в новеньком доме.
– И мечтать о том, как бы съездить сюда? Ты бы ни за что не осталась, – сказал он.
Я улыбнулась. Он был прав.
Его звали Леон, и он работал по ночам на бойне в Бронксе. Работа была трудная – резать и кромсать коров и свиней, – и это отразилось на его плотных руках и плечах, которые я украдкой пощупала, когда мы целовались на углу после того, как ушли от Квана. Когда я раскрывала губы, меня как будто раскрывали целиком.
Иногда, когда я видела на улице красивых мужчин, мне хотелось попросить их взять меня к себе. Однажды я шла пять кварталов за мужчиной, восхищаясь тем, как он шел, выставив пах, словно бросая вызов, как целеустремленно и расслабленно двигался. Останавливалась, когда останавливался он, держалась в нескольких шагах позади, разглядывала его задницу, пока он ждал на светофоре. А что, если он говорит не на фучжоуском, а только на кантонском или любом другом диалекте, который я не знаю? Он мог оказаться китайцем американского происхождения или того хуже – он мог рассмеяться мне в лицо, крикнуть, что к нему на улице пристает сумасшедшая. Я смотрела ему вслед и чувствовала себя так, будто из меня выпустили воздух.
На третий год в Америке я несколько раз спала с парнем из провинции Аньхой. Он водил продуктовый грузовик, и у него осталась жена в деревне, и я почувствовала облегчение, когда он сказала, что она приедет в Нью-Йорк. До Леона воздержание было еще одной жертвой, которой я гордилась: смотрите, на что я готова. Смотрите, от чего отказалась. Но когда Леон обвел пальцем родимое пятно в форме звездочки у меня на шее, пока мы стояли на морозной улочке перед квартирой Квана, под пожарными лестницами и опасными сосульками, когда он назвал меня Звездочкой, внутри вздрогнуло то, на что я давно не обращала внимания, – словно вернулось забытое воспоминание. Ах, это. Как я могла забыть? Губы Леона на вкус были как пиво и арахис. Язык Леона толкался с моим. Внутри меня что-то жестко раскрутилось – ослабился многолетний узел. Это уже не деревня. Здесь женщина может целоваться с мужчиной, с которым только что познакомилась, целоваться на улице, на глазах у незнакомцев, и никого это не заботит.
Через три недели ко мне приезжал ты. Благодаря тому что я дольше всех прожила в квартире, соседки не возражали, чтобы ты остался со мной, если я буду платить дополнительно – хотя и не за двоих, ведь ты бы занял мою кровать.
– Мы скоро съедем, в место побольше, – говорила я им, хотя даже не представляла куда.
Я нашла лучший маршрут в школу на Генри-стрит и поменялась сменами на фабрике. Я боялась снова стать мамой – заботиться о шестилетнем мальчике, который ходит и разговаривает, которого я даже не знала. Я помнила, как тяжело нести ответственность за другого человека, как порой чуть ли не задыхалась. А если я уже забыла, как быть с тобой, или испортила тебе детство, сослав в Китай?
