– Еще какая мягкая – Он потер позвонки у меня под затылком. – У тебя мягкие груди. Мягкая задница.
Я схватила его за талию, а он завалил меня на кровать, целовал шею, мочки, плечи.
Он покупал мне подарки – кусачий желтый свитер с пушистыми шариками из шерсти, напоминавшими прыщи, плюшевого единорога, пластмассового котенка, чтобы повесить на антенну мобильного. Когда он их мне презентовал, у него на лице была написана надежда, напоминавшая о тебе – как ты дарил картинки, которые рисовал в школе, кривобокие каракули нелепых цветов. Я его целовала и благодарила. Леон покупал подарки и тебе – мяч для софтбола, большую кожаную перчатку для бейсбола. В летнюю субботу мы втроем пошли гулять в парк, и я смотрела, как он бросает тебе мяч. Когда ты упускал, он подбадривал: «Хорошая попытка!» Потом бросал опять. Когда ты ловил, вы двое скакали так, будто ты выиграл олимпийскую медаль. Леон раз за разом давал тебе пять.
– Приходи играть, мам, – кричал ты.
– Полли, присоединяйся, – говорил Леон.
Я вставала и смотрела на своего сына и своего мужчину, вашу легкость в общении, ваш смех. Всё, чего я когда-то хотела, – вся эта большая жизнь, интересная жизнь, места из старого учебника Лилин, обещания, которые я давала сама себе, когда звонила даме с усами, – грозило иссохнуть. Или это были фантазии юной девочки? Я выходила с завода с Цин и Сюань. Я стояла в Атлантическом океане и решила родить. Может, важнее было не объезжать новые места, а пытаться остаться на одном.
Леон бросил мяч. Ты поймал и кинул обратно. Как я сюда попала? Над деревьями захлопала крыльями стая птиц, но солнце светило так, что смотреть на них было больно.
Второй класс сменился на третий, третий – на четвертый, и твой английский перерос из робкого в беглый, а вы с Майклом учились держать от нас с Вивиан секреты. В общественной школе № 33 учились камбоджийские, мексиканские, филлипинские, ямайские, пуэрториканские, вьетнамские, гайанские, доминиканские, гаитянские, эквадорские дети. Они были отовсюду – или, по крайней мере, их родители.
Майкл был тощим в поясе, но пошире в плечах – в форме игрушки с болтающейся головой – и дружил с компанией таких же друзей-недоростков, которые стали и твоими друзьями: Хунг, Сопхип и Элрой. В четвертом классе вы с Майклом обсуждали каких-то Могучих Рейнджеров так, будто это настоящие люди из нашей округи.
– Что это за Тимми? Мальчик из школы?
Вы с Майклом корчились на диване, хлопали по коленкам и в ладоши.
– Томми, а не Тимми! Он не мальчик. Он Черный Динорейнджер.
– Черный… дивно?..
– Что? – переспросила Вивиан. – Что дивно?
Вы с Майклом визжали от смеха.
– Дино, а не дивно! Дино-дино-дино!
Глядя, как вы с Майклом играете в парке, я гордилась тобой, потому что ты бросал мяч сильнее, быстрее. И всё же, хоть ты и был сильным и бесстрашным, Майкл был отличником, а ты учился плохо, прямо как я. Я могла заучить тексты к поп-песням и придумать, какие цвета смешать, чтобы получить нужный оттенок, но с таблицей умножения у меня не срослось. И не были грамотными ни Леон, ни Вивиан, так что оценки Майкла стали сбоем – настолько случайным, что с тем же успехом хорошим учеником мог бы быть и ты, и это ты бы говорил что-нибудь вроде «когда я поступлю в колледж». Я знала, что нечестно сравнивать вас с Майклом, раз Майкл никогда не жил за пределами Нью-Йорка, но когда он решал почитать библиотечную книжку, а ты садился перед телевизором – и, да, скорее всего, я сидела с тобой, – смотрел повтор повтора того, что и так уже видел четыре раза, и опять заявлял, что потерял домашку, я чувствовала, что это меня разоблачают в отсутствии интереса к книгам – если только это книги не про искусство и картины, как те, что приносила в салон Коко; их я читать любила. Ты плохо учился английскому. У твоего пота был баклажановый запах – я не сомневалась, что его ты унаследовал от Хайфэна. Ты всегда хватал самую большую сладость и объедался, пока остальные кусали понемножку, ты всегда стучал куриными крылышками по тарелке, словно играл на барабане. Коренастый и плотный из-за большого аппетита; у тебя всегда задирались футболки на талии, ты был без пяти минут толстяком, перерастал новые штаны чуть ли не за ночь. Будто у меня были деньги всё время покупать новую одежду! Я переживала, что это из-за меня ты вел себя невежливо или эгоистично, что это показывает какие-то недостатки во мне самой.
Хана ушла из «Привет, красотка», чтобы вместе с мужем и братом открыть химчистку, и я вспомнила, что два ее ребенка ходят в старшую школу в городе – туда, где для вступления надо сдавать экзамен.
– Ты слишком к нему строга, – говорил Леон. – Не так уж всё и плохо.
Я провела в Нью-Йорке десять лет и часто предавалась воспоминаниям о первых месяцах на Рутгерс-стрит – времени бессвязном, тогда я каждое утро просыпалась в спальнике и пугалась того, где оказалась и что сделала. Тогда каждый день казался безнадежным, будто неопределенность никогда не кончится – ребенок, работа, долги, – но из всей своей биографии я больше всего любила возвращаться к этому первому году в Нью-Йорке: любила его повертеть, подивиться собственной молодости, как было страшно и здорово, как много с тех пор изменилось. Даже время, когда я брала тебя на завод, в воспоминаниях казалось мирным, хотя я всегда обрывала мысли, когда представляла, как могла пойти жизнь, если бы я не вернулась к той скамейке, где оставила тебя.
Было одно воскресенье – где-то за год до того, как мы снова расстались, – когда мы ехали на метро в место, которое ты выбрал наугад на карте. Мы уже давно этим не занимались. Мы оказались на кончике Манхэттена, шли по петляющей тропинке вдоль воды. Я по ней скучала – по воде.
– Мы приходили в этот парк, когда ты был маленьким.
– Не помню, – сказал ты.
Ты всё больше походил на меня – те же глаза, и рот, и нос, широкие плечи и костлявые ноги, – хотя, когда я видела тебя в профиль, замечала, как сильно ты напоминаешь Хайфэна кончиком подбородка и густыми бровями. Потом ты поворачивался по-другому и снова был как я.
Мы сели на скамейку и закинули ноги на поручень. Вода искрилась. Я показала вдаль на большой корабль, уходивший от города.
– У меня новое прозвище в школе, – сказал ты. – Заказ номер два.
– Что это значит? – Я стеснялась своего незнания, как в тот раз, когда водила тебя с Майклом на ярмарку, и ты смеялся надо мной, когда я перепутала английское слово «осьминог» – название крутившейся по кругу карусели – со «львом».
– Это шутка. Знаешь китайское меню на вынос? Так там заказывают блюда. Заказ номер один, заказ номер два. Поняла?
Я следила за кораблем, пока он не стал белым пятнышком, растворился на горизонте.
– Ты же не работаешь в ресторане.
– Да, но я китаец.
– Лучше попроси больше так тебя не называть.
– Это же шутка, мам.
Я взяла еще один заем, чтобы заплатить за обучение дизайну ногтей. Моей специальностью стали сложные рисунки. Я умела рисовать пальмы, бриллианты и клеточку, даже узнаваемое человеческое лицо на ногте большого пальца, хотя и не представляла, зачем это людям. В хорошую неделю я на одних чаевых зарабатывала больше, чем раньше на заводе. Рокки звала меня любимицей клиентов, и все говорили, что у меня ровная рука и наметанный глаз на лучшие комбинации цветов.
