Когда он упоминал, что неплохо бы завести ребенка, я отвечала, что не хочу, пока на мне висит долг. Но месяц за месяцем я платила самый минимум. Я просто не хотела другого ребенка. Тебе было почти одиннадцать, и через несколько лет мне уже не надо будет всё время за тобой приглядывать. Я могла бы больше работать, найти работу получше, учить английский, а не воспитывать малыша.
Через два месяца после свадьбы Диди Леон встретил меня с работы и, пока мы шли по Риверсайд-парку, замедлился рядом с большим деревом. Потом остановился.
– Что случилось? – спросила я. – Шнурок развязался?
Он покопался в кармане и достал шкатулку. У меня забилось сердце. Он повозился с крышкой, наконец открыл и показал золотое кольцо.
– Выйдешь за меня? – спросил он.
С умоляющими глазами, наморщенным лбом Леон подался вперед. Мы уставились друг на друга, и с каждой секундой он всё больше нервничал, и стало ясно: что бы я ни сказала, эти слова уже не забрать назад. Но я не могла сказать нет; не могла его ранить. Так что я сказала да.
Вивиан и Диди устроили в честь этого праздник, мы включили радио и танцевали – Вивиан обожала танцевать, умела поймать ритм, и даже вы с Майклом присоединились.
– Теперь Леон станет моим настоящим йи ба, – сказал ты.
Вивиан подняла бутылку пива.
– За моих брата с сестрой!
Всю жизнь я мечтала о сестре и теперь так радовалась, что у меня есть Вивиан и Диди. Леон тут же хотел отправиться в ратушу, но я предложила подождать до весны, когда будет теплее и мы позволим себе настоящий банкет.
В тот понедельник, свой выходной, я проснулась в квартире одна. Вы с Майклом были в школе, а Леон и Вивиан навещали друга семьи в Квинсе. Я прошла по квартире, не потрудившись поднять твою одежду или боксеры Леона, жалобно валявшиеся на полу спальни. Заварила чашку чая и позволила себе погрузиться в редкий покой. На Рутгерс-стрит я всё время чувствовала себя одной, даже с таким количеством соседок, а теперь я редко оказывалась одна, хотя еще бывали времена, когда становилось очень одиноко, как когда вы с Майклом слишком быстро переговаривались на английском, пока я сидела рядом, или как когда Вивиан и Леон вспоминали своих родителей и родных.
Впервые за месяцы весь день был в моем распоряжении. Я оделась, вышла в солнечное утро начала октября и села в полупустой вагон 4-го поезда – толпа с часа пик разъехалась по работам, дети уже были в школе. Я проехала под землей через весь Манхэттен в Бруклин, сошла на остановке, где еще никогда не бывала, поднялась на тихую улицу с большими деревьями. Здания, хотя и не слишком высокие, были широкими и царственными, с коваными оградами, брусчатыми дорожками и сводчатыми входами. Я ждала на светофоре рядом с девушкой с коляской – ее плечи качались под тайную песню из наушников, малышка в коляске была одета в миниатюрный жакет и джинсы с розовыми отворотами. Я улыбнулась, девочка просияла в ответ, и я увидела себя девятнадцатилетнюю, как я толкала тебя в коляске, купленной в комиссионке на Бауэри. Это был мой первый год в Америке. Я шла и опускала взгляд на твои кроссовочки, торчавшие передо мной. Теперь твои ступни больше моих.
Меня часто утомлял город, его вонючее дыхание из решеток в асфальте, парень, который перебирал все рингтоны на телефоне в забитом вагоне метро, но этот район казался мирным. Под ботинками хрустели листья, ветер не кусался. Я свернула на следующем повороте на улицу со зданиями поуже. На углу меня подрезал доставщик – китаец со свисающими с руля велосипеда сумками.
Я смотрела на ряды пожарных лестниц и кондиционеров, зарешеченные окна и клочки занавесок. Через две недели мне будет тридцать лет. Моя мать в этом возрасте умерла. В один день йи ма была жива, в другой – уже нет.
На тротуар открылась дверь со звенящим на ручке колокольчиком. Доставщик зашел в закусочную, и я последовала за ним и заказала курицу с рисом, отнесла контейнер на один из двух столов.
Еда была слишком соленой. Я попросила воды.
– У нас нет воды, – сказали мне.
– Разве так бывает?
Женщина за соседним столиком протянула пластиковую бутылку.
– Вот, возьми мою, – сказала она по-фучжоуски.
Я помедлила, не желая принимать бутылку у незнакомки.
– Бери, с ней всё в порядке, – сказала она.
Мне так хотелось пить, что было всё равно, если я покажусь невежливой, так что я открыла бутылку, протерла горлышко салфеткой и сделала затяжной глоток.
– Спасибо.
– Не за что, сестра, – сказала женщина. Она была хорошо одета: высокие коричневые кожаные сапожки, длинная юбка с сиреневыми цветами и свободный свитер шоколадного цвета. На столе перед ней стоял пустой контейнер. У нее было широкое и красивое лицо.
– Давно ты в Нью-Йорке?
– Давно, – сказала я. – Десять лет.
– Я здесь только три. Но уже скоро уезжаю.
Женщина улыбнулась и обнажила кривой передний зуб, показавшийся знакомым, будто я его уже видела в кино или у какого-то родственника, которого встречала только раз.
– Куда уезжаешь?
– Калифорния. Сан-Франциско. Слышала, там красиво.
– Не была там раньше?
– Только видела фотографии. У меня есть знакомый, который там жил.
– И теперь едешь туда сама.
– Конечно, почему бы и нет? Пора что-то менять. В Нью-Йорке тяжело. – Женщина выкинула контейнер. – Ну, прощай.
– Удачи, сестра.
Я смотрела, как колышется ее юбка и волосы до середины спины. Когда-то я могла стать такой же женщиной, свободно переезжать по стране только потому, что в каком-то городе красиво. Но вместо этого я стала женщиной вроде Вивиан: смотрела телевизор, готовила тебе и Леону, следила, чтобы прожарились дамплинги, сомневалась, стоит ли выходить за своего мужчину, но и не желала его потерять. Во мне зародилось беспокойство. За этим октябрем последует зима, весна, и снова будет октябрь.
Только когда я села в метро, поняла, кого мне напомнила кривозубая женщина: Цин, старую подругу по заводскому общежитию в Фучжоу. Чем больше я размышляла, тем больше уверялась. Эта была Цин десять лет спустя. Они говорили на похожем диалекте; они были примерно одного возраста. Она назвала меня «йи цзя» – старшая сестра. У Цин, вспоминала я, были широко расставленные глаза и шепелявая речь, будто она говорит со слюной во рту. И у женщины в закусочной тоже широко расставленные глаза, и речь вполне могла быть чуть-чуть шепелявой. Она меня не узнала, но, возможно, я уже не та, что прежде.
Поезд прошел центр Манхэттена без остановок. Я прислонилась к двери, чувствуя каждую кочку на путях. Я знала, что надо вернуться в Бруклин, оставить записку в ресторане, чтобы Цин позвонила, если когда-нибудь туда вернется. Но застыла в нерешительности в метро, с чувством, что упускаю что-то ценное.
