– Плохие новости? – спросил Роланд.
Дэниэл нашел пропавший носок.
– Послезавтра надо будет съездить на север. На встречу.
– Ты что, прикалываешься? У нас в пятницу концерт.
Дэниэл попинал комок футболок и полотенец и нашел правый ботинок, но не левый.
– Встреча с деканом Карлоу-колледжа.
– Ты же не хочешь в Карлоу-колледж.
Он натянул правый и зашнуровал, хромал на левой ноге в одном носке.
– Может, хочу.
– И кто тогда будет со мной играть?
– Попроси Хави. Не знаю. Гитарные партии легкие.
– Легкие? – Роланд изобразил, как рвет на себе волосы. – Определись уже! Ты здесь уже сколько, пять месяцев, и так и не нашел работу получше, так и не можешь сам снимать комнату.
– Я думал, Эдриан съедет. Собирался занять его комнату. – Дэниэл повернулся к Роланду. – Хочешь, чтобы я ушел?
– Я не об этом. Я о том, что ты ничего не добьешься, если будешь делать то, что хотят твои родители. Ты ведь даже не знаешь, чего сам хочешь. Не веришь, что заслуживаешь лучшего.
– Не надо мне твоего психоанализа и не говори, что делать. – Дэниэл нашел левый ботинок под диваном.
В ванной выключился душ, Эдриан напевал святочные песни.
Роланд смотрел с отвращением.
– Знаешь что? Можешь вообще не приходить сегодня на репетицию.
– Брось ты. Мне пора на работу. – Дэниэл открыл дверь, всё еще с ботинком в руках. Надел уже в коридоре. Прямо сейчас ему нужно было просто убраться из квартиры.
Восемь часов за готовкой буррито не принесли облегчения. «Я приду на твой концерт в пятницу, – сказал Эван, пока они нарезали болгарский перец. – Раньше у нас в Гованусе были рейвы, реальные веселухи в складах. Теперь там всё облагородили и вконец испоганили». Его коллеги, Перви и Кевин, тоже собирались прийти. Весь день телефон Дэниэла разрывался от сообщений. Ну конечно, он выступит на концерте. Ну конечно, он не поступит в Карлоу.
Когда он уходил из «Трес Локос», было за семь часов. Он вернулся в квартиру за своим «Стратом», поехал на поезде в Бушвик, пробежал по кварталу до нужного здания и поднялся на дребезжащем служебном лифте на седьмой этаж. Перед металлической дверью услышал песню Psychic Hearts, подумал, что Хави тоже пришел на репетицию, но, открыв дверь, увидел, что на гитаре играл Нейт, пока Роланд пел и нажимал клавиши секвенсера. Пышные волосы Нейта колыхались, когда он тряс головой под бит. У него получались всё нужные аккорды, но песня казалась даже более плоской, чем уже была.
Нейт и Роланд увидели Дэниэла и переглянулись. Песня оборвалась.
– Что происходит? – спросил Дэниэл. – У нас будет второй гитарист?
– Жопу поднял – место потерял, – ответил Нейт. – Вот что происходит.
Роланд подошел и понизил голос:
– Я не могу играть в группе с ненадежным человеком.
– Я завтра выступлю.
– Опять передумаешь, – покачал головой Роланд.
– Не передумаю, клянусь тебе. Я не пойду в Карлоу.
– Уже поздно, – пропел фальцетом Нейт.
Роланд пронзил его взглядом, потом вывел Дэниэла за дверь и начал ее закрывать.
– Прости.
Понадобилось меньше десяти минут, чтобы собрать свои шмотки в гостиной Роланда и сунуть в рюкзак. Он оставил «Страт» и забрал свою акустику, прошел по Лафайет мимо покерного клуба и свернул на Бродвей. Надел наушники и выкрутил звук, чтобы в музыке мир стал громче, и великолепный реверб огней мерцал, как сахарные солнечные вспышки, пока он слушал голоса Боуи и Фредди Меркьюри в Under Pressure:
why can’t we give love
give love give love give love.
Без музыки мир был плоским, блеклым, слишком очевидным. Дэниэл сделал еще громче, пока его не омыли краски и звук, пока не остались только огни, возможности и полет – как когда гитара переводила послания его мозга. Он шел по Юнион-сквер, через Флэтайрон, мимо людей на верандах ресторанов, компаний подростков-скейтбордистов, туристов, вцепившихся в карты метро, смеющихся пар. Геральд-сквер – сетевые магазины; Таймс-сквер – еще туристы. На Коламбус-серкл он опустился на скамейку и положил чехол с гитарой. Он всё запорол.
Всю ночь он попивал разбавленный кофе в кабинке закусочной, набирая злобные сообщения Роланду и тут же удаляя перед отправкой. Послал сообщение Энджел: «Привет, у тебя всё ок?» Он писал ей каждые несколько дней, но она никогда не отвечала. Недалеко был Порт-Авторити; он бы мог купить билет на автобус и оказаться в Риджборо уже через пару часов. Но обвинения Роланда не шли из головы. Он не знал, чего хотел, и не знал, как узнать.
Утром он поехал на поезде N в Сансет-парк, съел миску фо во вьетнамском ресторанчике, убил еще пару часов в кафешке, потом направился к единственным людям в городе, которые могли пустить его переночевать.
Вивиан стояла на крыльце, поливала горшок с желтыми и красными цветами.
– Деминь? – Она пригляделась к его рюкзаку и гитарному чехлу.
– Привет, Вивиан. – Ее глаза были в тени лаймово-зеленого козырька с надписью «Вирджиния-Бич», так что Дэниэл не мог разобрать их выражения. – Майкл дома?
– Он сейчас на учебе, – ответила Вивиан на фучжоуском. – Вернется позже. Ты зайдешь?
– Мне нужно где-то переночевать. Сегодня.
– Ладно. Отнеси сумку в гостиную.
Так он и оказался на кухне с Вивиан, помогая готовить. Тимоти и Майкл вернутся к ужину, сказала она. Дэниэл посмотрел на часы на стене. Только два часа. До ужина еще далеко.
Сидя за деревянным столом, он нарезал на доске чеснок и имбирь, пока Вивиан пассеровала куски говядины. На столе лежала стопка почты – флаеры местных предприятий на английском и китайском, сверху – реклама иммиграционного юриста с конторой на 8-й авеню, в сопровождении фотографии женщины с агрессивно отбеленными зубами. Вот какой была бы его жизнь, если бы он остался Деминем Гуо, если бы мать и Леон не разъехались. Приходили бы на семейные ужины с Вивиан и Тимоти.
– Леон говорил, что общался с тобой, – сказала Вивиан, пока шипело мясо. – Говорил, он был рад тебя слышать.
– Он дал мне номер матери. – Когда Вивиан не сделала замечания насчет его китайского, он решил говорить на нем и дальше – с паузами, чтобы вспомнить и выбрать правильные слова. – Я ей звонил. Я с ней разговаривал.
Он рассказал Вивиан, что его мать снова вышла замуж, но не сообщила о нем мужу.
– До сих пор не знаю, куда она поехала после Нью-Йорка. Была ли она во Флориде.
Вивиан перевернула кусочки мяса металлическими щипцами, потом переложила на тарелку с бумажным полотенцем.
– Вряд ли. Ну-ка, давай.
