Я купила международную абонентскую карточку и набрала номер Леона – тот, который, как думала, помнила. Два гудка, и звонок оборвался – без ответа, без автоответчика. Я пыталась еще, и еще, и еще, и еще. Я стояла в телефонной будке, пробуя разные комбинации – все цифровые комбинации, которые могли принадлежать Леону, – но ни одна не подошла. Я даже звонила на свой старый телефон, чей номер точно помнила, и там ответила девочка-подросток. Я не запоминала номера Диди или «Привет, красотка». С каждым тупиковым звонком оптимизм убывал, пока я уже не плакала в рукав костюма от госпожи Ли. Ты потерян; моя семья потеряна. Пропали четырнадцать месяцев, и мне даже негде жить.
В конце концов меня прогнал голод – из телефонной будки к ближайшему продуктовому ларьку, где я ела, пока дрожь не унялась, а отчаяние не ожесточилось до амбиции. Госпожа Ли упомянула маникюрный салон – один из первых на площади Вуй, – и я его нашла и представилась хозяйке – женщине, у которой самой на кончиках ногтей облупился французский маникюр. «Я работала в Нью-Йорке, – сказала я. – Дайте мне десять минут – и я нарисую на ногте ваше лицо». К ночи у меня уже были работа и своя койка в общежитии сычуаньских работников.
18
В коридоре хлопнула дверь, послышались шаги. Я остановилась на полуслове и услышала, как разговаривают две женщины – их голоса угасали, направляясь к лифту, – и тут как будто очнулась от транса. Ты просил рассказать тебе правду – и теперь, когда я рассказала, ты словно жалел об этом.
– Ты не могла мне позвонить, потому что я уже был в Риджборо, – сказал ты.
– Теперь я это знаю. А тогда так переживала.
– Но ты нашла Леона. Даже с ним встречалась. Разве он не сказал, что меня усыновили?
Я пыталась понять, что сказать.
– Ты знала и ничего не сделала?
– Не я его нашла, – ответила я. – Он нашел меня.
Каждую неделю в свой единственный выходной я искала семью Леона. Если бы я их нашла, они бы помогли связаться с ним, а он бы помог связаться с тобой. Мне нужно было в это верить. И я ездила на микроавтобусе в деревню Леона, обходила все дома Чженов по телефонному справочнику. Представь, как долго это заняло. Но никто его не знал.
Чтобы добраться до районной администрации, приходилось ехать на двух автобусах, маршрутке и пройти пешком через пустырь с парковками. Потом я ждала на влажной жаре перед приземистым зданием, потея в единственном чистом костюме. Дверь всегда была закрыта, жалюзи опущены. Жуткая тишина, нигде ни тенечка – только солнце на голом асфальте. Наконец дверь открывалась и выходил чиновник.
– Прошу прощения, – говорила я, пока они проходили мимо. Я ждала, когда они вернутся со своего перерыва. Могло пройти пять минут, а могло и два часа, и перехватить их нужно было быстро, пока они не исчезли в здании. Я приучилась брать с собой на обед пакетик орешков и бутылку воды, говорить вежливо, но напористо, улыбаться, чтобы пробуждать сознательность и симпатию. «Я ищу семью Леона Чжена. Я его жена. Нас разлучили. Мне нужно найти его семью».
После нескольких первых визитов чиновники стали меня узнавать и морщились при моем виде, прятали глаза.
– Мисс Гуо, – сказал один. – Я уже сказал на прошлой неделе, что семейные регистрационные записи – не публичные документы. Только если вы придете со свидетельством о браке…
– Я снова вернусь завтра. Я позвоню.
Я ходила и звонила каждый день, пока мне не сказали, что если я не перестану спрашивать, то меня арестуют.
Несколько месяцев я разговаривала только при необходимости, избегала других женщин в общежитии, которые относились ко мне с подозрением и между собой общались на сычуаньском. У меня было два костюма, и после дня ношения я стирала каждый по ночам в раковине, вешала сушиться на вешалке, которую соорудила из шкантов и резинок. Я работала, сколько могла, пока не уставала и меня не одолевали вина, ярость и сокрушительная печаль. Иногда, пока я красила кому-нибудь ногти, мне внезапно хотелось закричать, и в перерывы я уходила в туалетную кабинку и именно это и делала – запихивая пальцы в рот, чтобы никто не слышал. Таяли недели. Выходные были хуже всего, потому что меня не отвлекала работа, а в памяти еще были свежи образы тебя, Леона и Ардсливиля. Часы ожидания перед районной администрацией стали моей повторяющейся казнью, иногда я мечтала о том, чтобы с улицы вильнул автобус и размазал меня по земле. Я начала работать по семь дней в неделю. Не сразу узнавала себя в зеркале ванной, когда видела скорбное, раненое выражение лица – будто меня вечно били, – и всё же одновременно это казалось достойным наказанием.
Однажды днем, когда я провела в Китае уже полгода, я красила ногти на ногах какой-то женщины, когда заметила в салоне странного мужчину. Я вернулась к ногтям, но чувствовала, что он подходит ближе, а когда подняла взгляд, увидела у него щербинку между зубами и капнула лаком себе на колено.
– Звездочка? – спросил он.
Я как можно скорее закончила педикюр, попросила коллегу подменить меня и вывела Леона на улицу. Он сказал, что в Мавее на него наткнулся один из Чженов из его деревни, которому я оставляла адрес салона.
Мы нашли переулок и обнялись, и, когда я прижалась к нему своей щекой, запах его кожи был таким, как я помнила. Мускусным и сладким, таким прекрасным, знакомым. Когда он обнимал меня в последний раз? Слишком давно. Это был Леон – из времен до того, как меня забрали в Ардсливиль. Я прижала его крепче, заговорила в его шею:
– Где Деминь? Он с тобой?
– Мне надо тебе кое-что рассказать, – говорил в стену Леон. И рассказал, что тебя усыновила белая пара, американцы из Нью-Йорка. Всё устроила Вивиан. Она не знала, как меня найти, и они решили, что я никогда не вернусь.
– Не надо было мне уезжать, – сказал он. – Если бы я не уехал, он бы еще был со мной. Это я виноват. Я не знаю, как с ним связаться.
Я услышала, как всхлипнул Леон, а потом – собственный плач. Я орала на него, обвиняла, называла самыми худшими словами. Последние полгода я то держалась за надежду, что найду тебя, то пыталась смириться, что ты ушел от меня навсегда.
Леон отвез меня в общежитие, и я собрала вещи. Мы отправились в маленькую квартирку на восточной окраине, принадлежавшую его другу, которого не было в городе. Я спросила, почему мы не поедем к нему в квартиру, и он ответил: «Мне нужно рассказать кое-что еще». И рассказал.
В нашу первую ночь вместе я проснулась рывком. Флуоресцентный свет, охранник с блокнотом – я почувствовала на себе чью-то руку и закричала.
– Звездочка, звездочка.
Я увидела лицо Леона. Это был повторяющийся кошмар – на мой крик во сне жаловались все соседки. Стены Дыры, вес наручников на запястьях и лодыжках.
Леон поцеловал меня. «Теперь ты со мной».
Из квартиры мы выходили только за едой навынос, ели голыми на кухне, бегали в душ, только чтобы снова оказаться в постели. Время от времени звонил мобильник Леона, но отвечал он редко, а когда отвечал, ему хватало такта уйти в другую комнату. На третий день он ушел из квартиры и вернулся с таблетками, и той ночью мои кошмары затмились, сон превратился в темный пустой квадрат.
