— Он так и не признался. — Она повернулась к нему. — Не ответил ни на один вопрос о Треблинке, эсэсовцах, Демьянюке. Оставался тверд до самого конца. Но рассказал кое-что пану Кшиштофу. Кое-что, что должно быть тебе интересно, потому что касается твоего происхождения, истории твоей семьи и того, кто ты сам. Какую память предков несешь в своих генах. Думаю, что тебе следует об этом знать, дорогой «пан-босс-отец-директор».
Петр дернул ее за руку.
— Ты с ума сошла?
— Подожди, сейчас он придет. Не устраивай сцен.
— Могла бы и предупредить. Всю дорогу поешь мне рок-песенки, а теперь…
Он замолчал, потому что к хате вышел мужчина его возраста с лисьим лицом. Худощавый, в косоворотке, застегнутой по-крестьянски, на три пуговицы, расклешенной и не заправленной в штаны. На поясе у него был повязан свитер с погонами. На носу очки, а в руке полотняная сумка, из которой выглядывала бутылка молока.
— Петр Бондарук? — Он отряхнул штаны от опилок и муравьев. Должно быть, сидел на пне, пока ждал их. Скорей всего, слышал и часть их разговора. Мужичок протянул мягкую кисть. — А может, я должен обращаться к вам как к Петру Станиславовичу Галчинскому? Вам не показалось странным, почему Анеля, а тем более отец — Сташек, носили девичью фамилию дальней родственницы, Анастасии Бонды? Можно сказать, чужого вам человека. Бондарук — украинский вариант этой фамилии. Не более чем псевдоним, кличка, согласно тюремной номенклатуре, «-ук» же — это только этническая идентификация.
Петр оставался серьезным, несмотря на то что Лариса триумфально улыбалась, а пан Кшиштоф, видимо почуяв вознаграждение в виде толстой пачки денег, даже покраснел от удовольствия. Бондарук размышлял: сколько он попросит, в какой валюте и как долго будет его шантажировать? До смерти? Потом посмотрел на Ларису и подумал, что эта глупая гусыня, видимо, думает, что дело в идеологии.
— Вы здесь один? — спросил Петр так вежливо, как только мог.
— Один-одинешенек. — Веремюк кивнул. — Но если не вернусь, то мой друг, комендант из Вельска, знает, где меня искать и с кем у меня была назначена встреча.
Петр боковым зрением заметил циничную улыбку на лице Ларисы.
Веремюк покопался в сумке, вытащил цветной пластиковый пакет, а из него — сверток из черной ткани, которая когда-то была вышитой макаткой с религиозной цитатой. Видны были только четыре буквы. Учитель развернул ткань. Внутри была стопка старых документов.
— Перед смертью Марчук просил меня обнародовать это. Он ненавидел поляков, а точнее католиков.
— Так же как и вы? — Петр улыбнулся и осмотрелся. — Вылезайте!
Лариса крикнула. Петр остановил ее жестом.
— Ну! — крикнул он еще громче.
Он поднял руки. В ответ — тишина. Лис Веремюк все улыбался.
— Спокойно, Бондарук, — сказал он. — Я за тебя, если ты за нас. И пусть так все и останется.
Петр протянул руку к документам. Веремюк тут же завернул их и спрятал тряпку в сумку. Потом кивнул на Ларису:
— Хочешь знать, где лежит твой дед?
Та подтвердила.
— И я хочу этого, как ничего другого, — заверил хитрый лис, а потом обратился к Петру: — Настало время открыть место захоронения возниц, кацап. Довольно молчания.
Петр сел на пень, посмотрел на Ларису и Кшиштофа. Тяжело вздохнул, а потом покачал головой.
— Ведь люди знают, — пробормотал он. — Здесь нет никакой тайны.
Лис погрустнел.
— Как это знают? Кто знает?
— Все знают. Никому не надо обнародование этой информации. Зачем вы вмешиваетесь? Вы не здешний!
Учитель не ответил, Бондаруку этого было достаточно.
— Ты обязан сделать это, лях, — загорелся Веремюк. — На тебе лежит ответственность. Долгие годы ты притворяешься овцой в волчьей шкуре. Подсознательно платишь за грехи отца.
— Он прав, — вмешалась Лариса. — Тебя послушают. Общество, власти. Кто-то должен начать говорить.
Петр прервал ее:
— Вы то ли донкихот, то ли просто дурак. Народ не хочет ничего знать. Ни польский, ни белорусский. Возвращайся-ка, пан, домой. Где ты живешь? Силезия? Варшава? Туда уехало много семей. Сейчас они чистокровные поляки.
Но Веренюк не слушал.
— Это вы так считаете, — уперся он. — Люди хотят знать правду. Сейчас идут работы по созданию специального института. Туда будут переданы все материалы, полный архив преступлений против польского народа. Вся наша память: гордая и постыдная. Все поколения будут знать, и каждый сможет заглянуть в прошлое.
— Что за бред! — Петр махнул рукой. — Что было, то прошло. Посмотрите вокруг. Для людей только бабки имеют значение. Им не нужны доказательства нанесенного урона и растравление старых ран. Пройдитесь по здешним деревням. Последние живущие молчат, их дети ничего не знают. Благодаря этому они в безопасности. А ваша власть будет защищать меня до последнего, потому что это я посадил их в заветные кресла.
— В какие? — удивился Веренюк.
— Старосты, мэра, коменданта полиции, директора белорусского лицея, даже директора Дома культуры. Не считая бизнесменов. Одни получили имущество в личное пользование, другим я одолжил денег. Они до сих пор выплачивают долги. И ни один не станет кусать руку кормильца.
— До поры до времени, — пробормотал Веремюк. — До поры. Чиновники тоже двинутся на тебя с кинжалом. Только покажи им, что у тебя на удочке. Леска порвется, и пойдешь на дно. Слишком крупная рыба.
Петр медленно протянул руку. На этот раз он получил сверток. Развернул и начал читать фамилии. Их было семь.
— Это не все, — сказал он. — Возниц было пятьдесят человек. Люди из Пухал вам не сказали? У вас в руках только козыри, касающиеся совета.
— Какого еще совета? — повернулась к нему Лариса. Она первая решилась задать вопрос, хоть Веремюк также с трудом скрывал конфуз. — Значит ли это, что все власть имущие города — потомки убитых?
— Те, кто сохранил молчание и остался здесь. Те, кто не хотел, уехали либо уже мертвы.
— Мертвы?
— И такое бывало, — признал Петр. Он подержал документы возниц в руке, а потом вернул Веремюку. Он был явно разочарован. — Деньги, как я уже говорил. Люди сыты по горло нищетой. Капитализм дал им возможность разбогатеть. Хорошая машина, квартира с центральным отоплением и постоянная работа компенсируют моральные недостатки. Никого не интересуют какие-то там национализмы. Молодым наплевать на различия в происхождении. Экуменизм, толерантность. Достаточно почитать предвыборные лозунги.
— Нет никакого совета справедливых, — все еще боролся Веремюк. — Это не вестерн.
Петр усмехнулся.
— А кто правит в этом регионе? Кто тут староста? Мэр? Кто его туда усадил? Ты уверен, кацап, что комендант из Вельска уже не поставил на тебя ловушку? У тебя в руках взрывное устройство, а ты понятия не имеешь о пиротехнике. У тебя жена, дети, родственники. Тебе их не жаль? Бурый тоже не был убийцей. Он только выполнял приказы.
