Людмила помолчала.
— А ты когда-нибудь видал, как голуби дерутся? У нас за пищеблоком один такой голубок белокрылый своего дружка из-за куска черствого хлеба насмерть заклевал, задолбил беспощадно. И Марек ничего никому просто так из своего-то не отдаст…
— И ты сама не веришь, что он мог за что-то мстить Вадиму?
— Верю, не верю… Не в этом дело. Просто не хочу, чтобы Назаров мой на него окончательно вызверился. Ведь столько лет вместе были…
Вадим-то не такой, не для семьи он. Вот была у него эта шиномонтажка, сначала сам работал, жилы рвал, нравились ему машины-то всегда, и мотоциклы; сейчас вроде как подкопили немного денег, он мастерскую купил, обустроил, человек десять у него сейчас там работают, какой-то компьютер автомобильный еще надумывает приобрести, и хорошо ведь, и слава Богу! Куда еще-то ему соваться! Лучше бы семьей занялся, дочками!
Зимой дружка-то его, партнера по машинам, взорвали, представляешь?! Ну не так серьезно, гранату какую-то привязали под джип около ресторана, сам-то парень живой остался, здоровый, только машину ему сильно попортили. Вот я Назарову и долдоню постоянно про то же самое.
Ведь и младшая у нас уже подросла, вся в меня, мамчина дочка! И вязать уже Эмма умеет, и приготовить, если что на обед накажу, то справится. А старшая, она назаровской породы, его любимица, в медицинском в этом году будет учиться, весной отправили в Смоленск поступать, сейчас живет там у тетки моей, к экзаменам готовится. Говорю ему, чтобы про дочек-то хоть немного подумал…
— Вот так у нас все и происходит, — Людмила горько вздохнула.
Не отрывая взгляд от детской горки, Глеб негромко, но неожиданно произнес:
— Вчера вечером Азбеля сбила машина.
— Божечки же ты мои! Как же это?! А ты молчишь?.. Насмерть?!!
— Живой, живой. Не волнуйся.
— Чего же ты раньше мне ничего не сказал? А я тут разливаюсь… В какой он палате-то хоть лежит? Я ведь и к нему сейчас забегу, попить чего-нибудь ему же нужно…
— Дома твой голубок валяется, говорят, что не очень-то сильно его и задело. Уход за ним есть, а зеленкой, если понадобится, он и сам себя смажет, как бывший ответственный медработник.
Людмила опять взялась за платочек, но потом окончательно решилась и засунула его в свою могучую сумку.
— Да я бы убила ту тварюгу, кто это все делает! Взрывать, стрелять ему, видите ли, приспичило! Как же Марек-то все это терпит?! Это мы работяги, ко всему привычные, а он же такой слабый всегда был, неуверенный… И родичи его такие же были, незаметные. Только бабушка у них совсем другая, ты ведь помнишь Азбелиху-то?
Семья Азбелей осталась в памяти капитана Глеба Никитина достаточно ровно и подробно, а вот старая артистка запомнилась только одним, но очень ярким, эпизодом их школьного детства.
Забота этой величавой, с аристократичными манерами женщины о внуке была в их дворе постоянным предметом местных анекдотов. Родители Марека, спокойные и несуетливые, молчаливо переносили ее постоянные громкие упреки в недостаточном внимании к воспитанию «мальчика». А потом… Они с пацанами пришли из школы, чего-то стояли у подъезда, трепались. Бабушка Марека с криком выбежала из подъезда, у них на глазах стала метаться по улице перед домом. С самого начала во дворе была эта машина с красным крестом или уже потом подъехала, Глеб не помнил… Бабушку Марека останавливали все: и врачи, и соседи. Даже шофер «скорой» стал бегать за ней. Потом ее увезли. По дому поползли нехорошие сплетни, непонятные и оттого страшные слухи передавались от взрослых к детям.
Через некоторое время бабушка Марека возвратилась. Но она уже никогда не вязала на балконе, не ходила за утренним хлебом в булочную. Стало заметно, как она заискивает перед детьми во дворе, безропотно сносит чью-то пьяную грубость. А потом они все уехали учиться. Матушка позже рассказала Глебу, что старая артистка так и умерла в психбольнице…
— Ты-то насчет всего этого что думаешь? — громкий голос Людмилы вернул капитана Глеба к действительности.
— То же самое, что и ты. Все наши только делают вид, что все вокруг прекрасно, а на самом деле, как бы чего еще с ними не произошло.
— И что же делать?
— Разбираться надо.
— А ты сможешь?
— Если вдруг не получится — позову на помощь милиционеров. Не в этом дело. Если невиновные не будут врать, то все быстро прояснится. Вот, например, взять тебя. Почему ты не поехала тогда на шашлыки, когда Маришку убило? Ведь собиралась же, и вдруг внезапно передумала, так?
— А это при чем? — Людмила недоуменно нахмурилась.
— При том.
— Дак я ж тебе говорила уже, что с Галькой не хотела встречаться! Мужики наши к тому времени уже грызться начали, а та еще постоянно в их разговоры встревала, Марека все науськивала. Ну я и подумала, что не нужно мне касаться их разборок, а то ведь если и я еще с Галькой сцеплюсь, то ей мало не покажется! А ты чего подумал?
Капитан Глеб буркнул в сторону:
— Ничего не подумал, простой вопрос. Прикидывал, кто еще на костре тогда не был.
— Ну, Серега с Риткой в тот раз не приехали, и что?
— А Серый чего? Это же его любимое дело, с мясом-то у костра повозиться?
— Да чаморошный он какой-то в последнее время стал, слабый. Ничем путным не занимается, не работает нигде. Выпивает сильно, а ему ведь как за губу попадет — так все, пиши пропало, неделю в городе его не видать… Тогда, у костра, мужики-то вроде планировали все порешать меж собой по-серьезному, ну а Серегу с собой не взяли, зачем он там им был нужен, такой бестолковый. Бабы-то его, Ритка да теща любимая, после морей выкачали у него все денежки, потом вроде как взялись выпроваживать его на Север, на заработки, мало им все, рожам таким загребущим! Вот он и расклеился от всего этого, непутевый.
— А Данилов никак не изменился после гибели дочки?
— А чего ему сделается, борову такому! Хохотальник наел, дай боже! На Жанку-то ему сейчас наплевать, да и Маришку он не очень-то и любил… Мне без разницы, как они там со своими делами справляются, но не мужик Герман, раз после всего так к своей Жанке относится!
— Она в Москву собирается.
— Серьезно?!
— Вроде того. Встречался с ней недавно, говорит, что надоело ей все тут. Да и после Маришки ей здесь не житье…
Наклонив голову, Людмила внимательно слушала Глеба и машинально трогала сумку, проверяя сохранность кастрюлей и баночек.
— Ладно, поеду я — пора уже. Покормлю Назарова, небось, без гуляша-то моего уже воем воет. Врач говорит, что у него не очень серьезно. Дробь мелкая была, в плече только по мясу прошлась, нервы никакие не задела. Лежит сейчас Назаров, думает… Может, после этого его гульки и закончатся?
…Ленку-то мою нигде за границей случаем не встречал? Ты ведь вроде неровно к ней тогда дышал, после мореходки-то своей, а? Сейчас она в Польше живет, где-то около Гданьска, в музыкальной школе преподает. Два года назад ездила туда на фестиваль, с ребятишками нашими из городского музыкального училища, потом снова уехала, одна. Отец-то ее, мой дядюшка, военпредом же был в Польше, ну и она по-польски немного шпрехает. Когда приезжает в отпуск, смотришь — совсем настоящая полячка стала!
