Немного поковырявшись вилкой в закуске, Назар неловко повернулся к Данилову:
— Ну как, не отлежал себе бока-то на яхте? Кофеев-то там для тебя никто ведь не приготовит!
— А мне уже без разницы! Никая падла не достает, не щемит! Без телевизора, правда, засыпать не в масть, но ведь ты, кажется, планировал телик-то там устроить?
— Не для тебя, паренек, все навороты на моей «Стюардессе»! И текущие, и будущие!
— Ну хоть на эту недельку подгони мне видак какой-нибудь раздолбанный! И детективчиков парочку подкинь. Отблагодарю же ведь, знаешь!
— А Серега сейчас в морге.
Виталик вздрогнул и медленно посмотрел на капитана Глеба.
— Мы тут водку глушим, а он все… свое отпил.
Пронзительно синие глаза капитана Глеба Никитина смотрели на всех спокойно и далеко.
— Я вчера с ним разговаривал, от него смертью пахло. И помоями. А помните, ведь у него в школе всегда самые белые рубашки были.
— Да-а, житуха…
— Пикировать-то он начал не так уж и давно, месяц, два от силы. Скажи, Назар, ведь зимой-то он еще вроде суетной был, шевелился помаленьку, чего-то делал, придумывал. А последнее-то время… Хмурый, нелюдимый стал, на улице часто плакал. Из-за сына, что ли, так переживал? Или с деньгами допекло его так…
Виталик затряс поднятыми кулаками:
— Екарный бабай! Да чего мы тут все лыбимся-то?! Найти нужно, кто это с Серегой сделал, и разодрать скота напополам!
И сразу же ощутил на плече тяжелую руку Глеба.
— Не нужно.
— Чего не нужно-то?
— Ни искать, ни драть.
— А чего?! Все так опять и останется, органы-то все улики замылят, никого к ответственности не привлекут… А Серый… Серега… Он ведь нашим другом был! Ты, Глеб, против того, чтобы отомстить? Да, против, что ли?!
Вздохнув полной грудью, Герман махнул рукой, приобнял Вадима и Виталика:
— Я, мужики, наверно, последний, кто вчера видел Серегу-то. Судя по всему, я у него был после тебя, Глеб. Он какой-то дикий к вечеру был, все за голову хватался, мычал чего-то непонятное, плакать начинал несколько раз даже. Когда на поминках-то вы все такого хорошего про Маришку-то наговорили, меня и пробило, что с детишками поаккуратней как-то нужно обходиться… А потом, когда мы еще курили там все вместе, я и решил, что, в натуре, доберусь до Сереги, дам ему денег каких-нибудь для пацана-то его. Не мог же Серега так про собственного сына врать! Да, зимой и я ему не поверил! Не дал! А вчера дал! Триста бакарей! Ну и что, ну и пусть… А-а, чего сейчас-то!
Невозможно, чтобы эти люди так волновались и были бы при этом неискренни. Капитан Глеб Никитин очень внимательно слушал разгоряченных мужиков и так же пристально, поочередно, смотрел в лицо каждому.
«Годы идут, и это уже совсем не те мальчишки, которых я прочно запомнил с тех пор. Они изменились, да и я… Конечно, изменился. Они научили меня многому…
Герман останется таким же. Ни хуже ни лучше сегодняшнего. Многое не будет знать и понимать. Или не захочет знать. Его просто жалко.
Назар после всех этих событий явно что-то решил. Стареет ковбой… Или становится практичным. И то хорошо.
Марек справится со всем. Разберется. Он — умный, жадина. Такие выплывают всегда.
Виталика больше обижать не буду…»
Они говорили!
Глеб Никитин получил, что хотел.
С этой целью он сам три дня трепался много и пусто, к чему совершенно не привык; задавал странные, не совсем тактичные вопросы, грубил, иногда глупо смеялся и ждал…
Три дня он провел в ожидании того, что заговорят другие.
Глеб не сомневался, что в их словах будет много лжи, корыстной и злой, много пустого вранья, простого и привычного для них, будут жалкие попытки скрыть чего-то нехорошее, желание похвастаться несуществующим, обидеть другого…
Он был уверен, что среди всего этого хлама обязательно заметит и выберет нужное. Все эти дни ему приходилось быть немного не собой, но зато он имел возможность смотреть в их глаза, прислушиваться к чьему-то внезапно дрогнувшему голосу, отмечать странные интонации, несовпадения ранее сказанных слов…
Глебу были до́роги эти люди и он не мог оставить их вот так, такими…
Разгадка была ясна. Результат близок. Нужно еще совсем немного поработать.
— Ладно, садитесь поплотней. Теперь помитингую я, а вы послушаете.
Решительные движения и уверенный тон Глеба резко отличались от всего его вечернего поведения.
Виталик выдохнул про себя: «Вот оно, дождались!»
Еще не отошедший от своей явно неспокойной речи Герман пробурчал:
— Ну, ты сейчас, небось, своими серыми клеточками шевелить будешь?
Назар с легкой гримасой потянулся на диванчике:
— Чего ты зарулил как-то неправильно, Глеб… Не к добру, наверно.
Уже не обращая внимания ни на кого из присутствующих, не слушая сонного шепота Марека, капитан Глеб Никитин начал размеренно говорить:
— Первый раз в моем городе мне было так плохо. Я всегда ждал возможности сюда приезжать, с удовольствием бросал дела, планировал свой приезд домой, жил здесь несколько дней, встречался с вами. И всегда это было прекрасно. И уезжал я из города моего детства с легким сердцем, зная, что скоро, очень скоро меня опять потянет сюда. В этот раз с первого же дня меня не покидала тревога. Вы все изменились. Очень изменились. Озлобились, каждый стал подозревать своих, обижаться…
Вы стали бояться друг друга! За те полгода, что я не видел никого из вас, вы научились считать не свои деньги и ссориться из-за них. И стали понемногу умирать. Сначала Маришка, потом Серый…
Никто из нас не ангел, но ведь можно же быть немного поосторожней с теми, кто нас окружает! Каждая такая смерть приносит нам, оставшимся в живых, мысли о том, как много каждым было упущено и как мало сделано, сколько есть между нами позабытого и еще больше непоправимого! Нет раскаяния более жестокого, чем раскаяние бесполезное. А ведь мы все считаем друг друга своими…
Кого еще вам беречь в этом городе?!
Кого еще вы знаете так близко и так долго; с кем растили детей, с кем пили водку, у кого гуляли на свадьбах?!
Помедлив, Глеб улыбнулся:
— Вы не должны рвать жилы, чтобы стать похожими на «больших»! Вы же не умеете и не должны жить, как люди из телевизора! Прошу вас — не надо! Вы же живые, настоящие! Все эти дурацкие бизнесы, деньги, однодневные кореша…
Нам всем о близких нужно думать, о женах наших, о детях…
— Ты уж больно хорошо о своей-то жене заботишься!
Внезапно с раздражением прервав Глеба, Данилов был неприятно едок. Маленький воробушек Панас тут же испуганно моргнул, но не стал вмешиваться.
