Когда кончик моей морды показался из леса, его зубы клацнули у ноги. Звук, как выстрел, заставил взвиться и дернуться, напугал до судорог и животного ужаса, до желания жалобно заскулить.
Еще чуть-чуть.
Последние несколько метров.
Я так устала, я так чертовски устала, что каждое следующее движение вспарывало изнутри когтями и зубами. Мышцы одеревенели, голову начало сдавливать, скрежетало наждачной бумагой в горле.
Давай, Бартон.
Это не твой волк. Не твой.
Если поймает тебя, он никогда не отпустит, не позволит заниматься тем, чем занимаешься. Запрет в клетке без окон и дверей и будет насиловать, трахать, пока не родишь ему щенков, возможно, бить. В нем есть это. Эта жажда насилия, скользкая, мерзкая потребность причинять боль.
Руки на твоем теле, мокрые поцелуи, спертое дыхание и болезненные движения. Ты будешь корчиться от боли, будешь мечтать сдохнуть.
Давай же, Бартон.
Это не твой волк.
Слышишь меня? Ты, вторая половина, не твой!
Беги!
Аэропорт был все ближе и ближе, все громче и громче становились его звуки, все реже и реже сухая желтая трава, все резче запах керосина, горячей резины, металла, фастфуда. И, пока бежала, я заставляла себя вспоминать лицо Реми, перекошенное от злости, его прикосновения, ощущения пальцев на груди, на бедрах, синяки на собственном теле.
Беги!
Заставляла вспоминать мучения Стеф и Брайана, их постоянную депрессию, синюшную кожу, выпирающие кости, их наркоманский, бессмысленный и рассеянный так часто взгляд. Их крики, угрозы, оскорбления.
Беги!
Все те дни и ночи в лаборатории, все те неудачные попытки и провалы, все те стаканчики с кофе и куски пиццы, песок в глазах, плохо слушающиеся пальцы.
Беги!
Дилана и Филиппа, Жерара и его вечное «ma petite», бесконечную череду лаборантов и санитаров, охранников на входе, Лизбет из столовой, вечно сбоящий кондиционер на третьем в холле.
Беги!
Даже белый холодный свет ламп в пустых коридорах с рядами одинаковых дверей, запахи… Химикатов, реактивов, крови, хлорки, пластика, железа, собственного пота и отчаянья.
Беги!
Свои маленькие победы, свои громкие крики после очередной, казалось бы, совершенно случайной, полностью непредсказуемой удачи. Маркуса. Конечно, я думала о Маркусе.
Беги!
Здание аэропорта было всего в нескольких ярдах. Я видела людей, могла рассмотреть марки автомобилей, досмотрщиков и охранников внутри здания, пестрые чемоданы, строгие дипломаты, дамские сумки, рюкзаки. И они могли рассмотреть меня и, очевидно, волка за моей спиной. Могли бы, если бы хоть кто-то, хотя бы один человек или волк посмотрел в мою сторону. Но они не смотрели… По крайней мере, те, кого я видела.
Еще немного.
Когда до здания оставалось не более ста ярдов, я все-таки взвыла, задрала голову и взвыла, продолжая бежать. Мне надо, чтобы мен…
Удар свалил на землю. Сильный, мощный, очень тяжелый удар, отбросил к стене, оглушил, прервал мой крик, почти затолкав его мне же в глотку.
Слишком быстро.
Услышал ли кто-нибудь? Хоть кто-то?
Я открыла глаза спустя несколько секунд, тряхнула головой, а как только взгляд сфокусировался, вжалась в землю, даже не пытаясь приподняться или дернуться. Надо мной нависал взбешенный Джереми. В его глазах плескался гнев, пасть была ощерена, шерсть на загривке стояла дыбом, уши — плотно прижаты к голове, толстый хвост хлестал бока.
Он совершенно не тянул на парня, с которым можно договориться.
Тягучая слюна капала на траву, прямо между его лап. Тянулась прозрачной ниточкой из пасти к самой земле.
И страх волчицы — удушливый, огромной, тяжелый — поглотил с головой, ее полное подчинение полностью вырвало из моих рук контроль над телом и разумом. Я даже крикнуть не смогла.
«Поднимайся», — прорычал он у меня в голове.
И я послушалась. Встала, шатаясь от усталости, подняла к нему морду, ожидая следующего указания. Я-человек корчилась и колотила ногами и руками от бессильной ярости. Я-волчица покорно стояла перед зверем, которого признала своим.
«Иди за мной», — и Джереми-не-Джереми развернулся в сторону леса, делая первый шаг, абсолютно уверенный, что я последую за ним.
Нет, пожалуйста, нет! Не слушай его.
Он же заберет у тебя всех, все…
Но волчица оказалась сильнее. Колебалась не больше секунды, а потом все же сдвинулась с места, направилась к лесу. Она считала оборотня, ведущего ее за собой, достаточно сильным, чтобы он мог ей приказывать, достаточно сильным, чтобы он мог защитить ее и будущих щенков, достаточно ловким и умелым, чтобы обеспечить пищей. Запах волка нравился ей больше запаха Марка, гены засранца лучше подходили для будущего потомства, было меньше рисков родить слабых, больных или мертвых волчат.
Дерьмо.
Неужели инстинкты зверя все же сильнее? Неужели все вот так и закончится? Я не хотела, не могла в это верить. Я не желала слепо подчиняться. Все во мне скреблось, царапалось и корчилось от этой мысли.
Инстинкты…
Что-то… что-то должно быть в этом, какой-то выход. Инстинкты…
Волчица стала сильнее, забрала себе контроль, потому что испугалась. Сильно испугалась. Быть отвергнутой, брошенной, ненужной, остаться одной. Одной…
А что если… Если попробовать испугаться обратно? Что если попробовать…
Реми не бежал, шел спокойно, будто в его распоряжении было все время мира. Серая шкура лоснилась, двигались под ней мышцы, тяжелые лапы сминали траву. И так же медленно волчица следовала за ним. Просто шла, просто двигалась почти след в след не в силах противиться приказу того, кого считала парой, не находила причин для сопротивления.
А я сосредоточилась на страхе. На своем страхе, на своем кошмаре, на своих мыслях, ощущениях, инстинктах. Больше человеческих, чем волчьих.
Воспоминания о стае хлынули без усилий. О стаях. Джефферсона и Макклина, о Филиппе и Дилане. Я вспоминала все. Удивительно четкие картинки мелькали перед глазами: неразлучная троица — Крис, Арт и Марк — в их «форте», суровый, но такой надежный Аллен, Макклин на байке, «Берлога», какой она была в моем детстве и какой она стала сейчас, мой первый оборот и первая охота, мои первые попытки играть на гитаре, первый поцелуй с Маркусом в Доме на утесе, его руки и глаза, его самоуверенная бесящая улыбка. Я вспомнила его зверя — красивого и сильного, запах, рычание и смех, я вспомнила дома в стае, улицы, метки волков на деревьях, озеро, шумные вечеринки, безрассудные споры, свою первую поддержанную тачку и то, как отец учил меня водить, как мама заплетала мне на ночь косы, чтобы утром было проще расчесывать волосы. Вспоминала Анну и ее волчонка, кровь на сбитых коленках, перебранки с Хэнсон, самое радостное лето в жизни. Оно пахло ванильным мороженым, кукурузными чипсами и брызгами фонтана на площади в Торонто. Я чувствовала в то лето себя такой свободной, такой самоуверенной, наглой девчонкой, способной на все. Способной сдвинуть горы, покорить весь мир, способной даже обратить на себя внимание такого самоуверенного засранца, как Маркус Джефферсон. В то лето я первый раз постриглась, первый раз выкрасила волосы. Получилось ужасно, но мне нравилось. В то лето я даже думала о том, чтобы набить татуировку или проколоть нос.
