Я прибавила звук, самый минимум, и все же не удержалась от тяжелого вздоха.
— …сука, Бартон?! Притащи ее сюда, притащи, и я сделаю с ней то, что она делает со мной! Тупая тварь! Нравится?! — Стеф на миг подняла лицо, посмотрела прямо в камеру. — Я знаю, что ты смотришь!
Подскочила охрана и другие санитары, оттащили разъяренную волчицу от истекающего кровью оборотня на полу.
— Смотришь и кончаешь от этого?! Гребанная психопатка, сраная извращенка! Сучка главного мудака!
А вот это уже был плевок в сторону Филиппа.
— Его это заводит, да?! Он трахает тебя и смотрит на то, как над нами здесь издеваются!
Она орала громко, но неразборчиво, слова сливались в одно, на губах запеклась кровь, засохла слюна. Лицо, как и у Брайна, было почти бордовым, вылезли из орбит глаза. Тощее, синюшное тело сопротивлялось с невероятной силой. Четверо здоровых мужиков с трудом с ней справлялись, с трудом уложили ее на кровать.
Процедура повторилась: кандалы и успокоительное. И вроде бы волчица уснула, перестала дергаться и кричать. Но через десять минут вскинулась снова, отрастила когти.
— Я сдохну! Я убью себя! Ты смотришь, Бартон?! Смотри, как я себя убиваю!
Санитары, уже закрывающие бокс, едва успели. Стеф все-таки полоснула себя по горлу, темная кровь залила подушку, брызги попали на занавески и стену над металлическим изголовьем. Хорошо, что полоснула недостаточно глубоко. Парни спеленали ее, сделали еще один укол, поменяли белье. Потом вернули теперь точно уснувшую девушку на кровать, стянули руки крепче, передвинули крепежи так, что волчица не смогла бы даже оторвать руку от матраса, не то что поднести к горлу.
Я тряхнула головой, откинулась на спинку стула, нахмурилась. Какая странная…
— И что это было, Эм? — голос Маркуса напугал до чертиков.
Я подскочила, поворачиваясь. Джефферсон стоял, облокотившись спиной о закрытую дверь, руки скрещены на груди, взгляд настороженный, брови нахмурены.
Дура, Бартон. Надо было закрыть окно, тогда был бы шанс почувствовать Джефферсона сразу, как только он вошел. А теперь…
Как давно он тут стоит? Как много он видел?
Да какая, в сущности, разница?
Я смотрела на серьезного, хмурого волка, на его крепко сжатые челюсти и глаза, в которых плескалось неверие, раздражение, удивление, непонимание, и чувствовала, что мне все равно, что я слишком устала.
Не физически. Эмоционально.
Я как выжатый лимон, как пустая смятая банка из-под газировки. Просто не осталось сил.
— Много ты видел? — спросила спокойно и почти безразлично.
— С того момента, как она посмотрела в камеру, как спросила нравится ли тебе это.
— Понятно.
Я полностью повернулась на стуле, уставилась в стену над головой волка.
— Ты знаешь статистику, Марк?
— Статистику?
— Ага. Цифры. Простые цифры. Хотя… Откуда тебе знать? — вздохнула и прикрыла глаза. Окровавленный санитар, разъяренная Стеф, приступ у Брайана… Я, пожалуй, выбрала самый дерьмовый момент из всех, чтобы посмотреть занимательное кино о жизни «наркош» оборотней в неволе. И юмор у меня тоже дерьмовый. — Стайные… Мы живем в снежных шарах, за толстым стеклом, внутрь никого не пускаем, но и сами выйти не можем. Даже снег идет по чужой прихоти.
— При чем тут снежный шар и ста…
— Да. Статистика, — я чуть улыбнулась. — Вернемся к цифрам. Знаешь ли ты, Маркус Джефферсон, сколько парных действительно счастливы в паре? Сколько связанных волков из твоей стаи счастливы с партнером?
— К чему ты…
— Снова я соскочила с темы, — покачала головой. — Так вот, все же статистика: примерно двадцать восемь процентов пар после нескольких первых недель горячего траха мечтают убить друг друга. Он ее бьет, или пьет, или играет, или… что угодно, она его травит, или изменяет, или наркоманка, или проститутка, или все вместе. Представляешь, Марк? Однажды проснуться и понять, что твоя пара — шлюха?
— Таких немного.
— Ну… — я помолчала, потом все же продолжила. — Двадцать восемь процентов и правда не очень много. Вот только… Еще почти столько же — двадцать три и семь процентов — живут и терпят друг друга только ради щенков, сохраняют видимость нормальной семьи и военный нейтралитет, потому что просто поняли, что так же совместимы, как супермен и криптонит. Они нормальные, вполне адекватные, просто поторопились завести щенков, просто не испытывают друг другу вообще ничего. Такие волки… Будто живут на одной улице, но в разных домах. Отношения на стороне скрывают. Иногда успешно, иногда не особо. Иногда нейтралитет выливается в ненависть. Ведь так или иначе, но нормальную семью, семью из рекламы хлопьев для завтрака, они завести не могут. Зверь не дает.
— Мои родители, — проговорил Джефферсон недоверчиво и настороженно. — Крис…
— Хэнсон и Макклину повезло. Твоим родителям повезло, — перебила, пожав плечами. — А вот Сэм не очень. Ты ведь помнишь Сэм, да? Моим родителям тоже не очень повезло… — вздохнула. — Я только в пятнадцать поняла, что происходит. Отец гонял в город каждые выходные, в «боулинг», так он это называл. Мать утруждать себя подобным не стала, трахалась с Клодом в доме на утесе.
— Я не знал, — проговорил тихо и осторожно Джефферсон. Во взгляде мелькнуло сочувствие, он даже подался вперед, заставив меня откатиться на стуле.
— Не парься, — махнула рукой. — Мне кажется, даже твой отец не знал наверняка, просто подозревал. Но разговор сейчас не об этом. Вернемся к статистике. Еще около семнадцати процентов связанных встречаются несколько раз в месяц, чтобы… «угомонить зверя внутри». Эти последние самые адекватные — не заводят щенков, понимают, что детям не стоит жить в семье, где кроме секса мужчину и женщину ничего не связывает, осознают, что не стоит портить жизнь партнеру только потому, что зверю приспичило продолжить род именно с этим оборотнем. И что у нас остается, Марк? Каких-то тридцать два жалких процента. — Я снова перевала взгляд оборотню за спину, рассматривая бороздки на двери. Сейчас начнется самая поганая часть. — Знаешь, сколько за год было обращений в совет от пострадавших от домашнего насилия волчиц? Просто потому что не повезло, просто потому что твоя пара — первостатейный мудак?
— Нет, — покачал Марк головой.
— Пятнадцать тысяч, волк. И это только те, кто решил сообщить. В основном, конечно, женщины и женщины с детьми. Но бывают и мужчины. Самое отстойное, наверное, когда один любит, уж не знаю, за что, а второй нет. Ходит налево, трахает все что движется. А тот, второй… Тот, что любит, на стены лезет, с ума сходит, терпит вранье, ссоры, побои. Просто потому что зверь сильнее. Мы называем таких наркошами — они никак не могут слезть с этого. Не могут уйти, забыть, встречаться раз в месяц, чтобы потрахаться…
— Эта девушка, — указал Марк на экран ноутбука. — Она…
