Непонятное выражение промелькнуло на лице волка. Он смотрел, ничего не говоря, несколько бесконечных секунд все тем же тяжелым, выедающим взглядом, а потом обнял.
Обнял…
Он, мать твою, меня обнял…
Меня затрясло. Так сильно и так резко, что даже зубы клацнули. Руки вцепились в футболку на плечах, сжали ткань в кулаках, натягивая почти до треска.
…и зашептал в ухо.
— Я дрался в том чертовом круге пять лет назад не за Кристин Хэнсон. Я дрался там за тебя, — каждое слово, как яд, как иголки в открытую рану. — Ты была в доме, Эмили, ты была на пороге новолуния. И чужаки пришли к нам. Чужаки стояли на площадке, вдыхали твой запах, чувствовали тебя. Они рычали и скалились, прорывались внутрь, они готовы были забрать тебя силой, увести от волка, из стаи. Забрать у меня. Я был глуп и взбешен. Слишком взбешен, чтобы сдержать зверя. Я даже не понял, как перекинулся тогда. Ничего не соображал. Только твой запах.
Хотелось орать. Хотелось ударить его так, как никого никогда не била. Хотелось сделать ему больно.
А он ничего не замечал, не понимал моего состояния, или делал вид. Продолжал говорить этим проклятым шепотом, пробирающим до основания, продолжал заколачивать гвозди в мой гроб.
— Ты пахнешь летом, заучка. Ты резкая, дерзкая, упрямая. Ты никогда меня ни во что не ставила, ты отчитывала меня, как мальчишку, даже в детстве. Ты… — он замолчал, втянул носом воздух за моим ухом, потерся, — ты сводишь с ума, ты обжигаешь. Ты убиваешь, Эмили.
То ли рык, то ли стон сорвался с губ, я все-таки врезала ему, отстранившись. Хлесткая, звонкая пощечина, и боль в руке.
— Не смей! — прорычала, вскакивая со стола. — Не смей, Маркус. Хватит с меня твоих игр, твоих непонятных… всего этого дерьма. Что?! Стае нужен врач? Франческа лажает на каждом шагу?
— Я не играю, — покачал он головой. Джефферсон был удивительно спокоен, невозмутим, голос оставался ровным. — И стая может идти на хер. Речь не о ней, речь о нас.
А я кипела. Я все еще хотела надавать ему по морде. За все. Но… но мне правда стоило взять себя в руки. Или хотя бы попытаться. Вот только не получалось ни черта.
Я очень давно настолько не теряла самообладание, я очень давно так ни на кого не злилась. Я вообще отвыкла от этих чувств. От всех чувств. Джефферсону удалось достать, вытащить из меня все самое темное, все забытое. Ему удалось развести меня на эмоции.
— Я не верю тебе, — все еще рычание, пусть и не такое громкое.
— Имеешь право, — он чуть дернул уголком губ. — Я ощущаю твою злость, Эм. Если хочешь врезать мне, бей, — он развел руки в стороны. — Заслужил.
О-о-о, желание сделать так, как Марк сказал, было огромным, величиной с Юпитер, размером со вселенную. Орать и бить посуду о его бестолковую голову.
Но я просто стояла напротив и дышала. Шумно. Часто. Ощущая на языке вкус собственной крови. И злости. Злость похожа на горелый хлеб или сбежавшее молоко — забивает все.
— И ты думаешь, после этого мне должно полегчать? Правда полагаешь, что что-то изменится? Ты…
Я не находила слов. Перестала рычать, голос звучал почти так же, как если бы я говорила со Стеф во время осмотров и анализов.
— Почему ты не бьешь, Эм? — почти ласково проговорил Марк, опуская руки, касаясь моей щеки костяшками пальцев. На миг захотелось закрыть глаза и просто понять, ощутить это движение, простое прикосновение. — Почему не можешь ударить?
— Остановись, — почти мольба, очень хочется закрыть глаза, очень хочется… Его хочется. Податься за этой рукой, потянуться, снова ощутить губы на своих, его дыхание на моей коже, его укусы.
— Останови меня, — покачал он головой. — Отодвинься, уйди, выстави меня вон.
— Это подло, Марк, — правда подло, все эти прикосновения, его слова, движения, голос, запах…
— Подло? Нет, Эм… Это не подло. Скажи, — его голос звучал по-прежнему тихо, все еще пробирал до основания, — если бы тогда, после круга, я сказал, что хочу, чтобы ты осталась, ты бы осталась? Признайся, наконец!
Снова его слова будто ударили. В воздухе между нами искрило, воцарившаяся тишина сжимала горло горячей узловатой рукой.
— Ты… Ты бы так не сказал. Я знала, что ты оттолкнешь…
— Вот это подло, Эмили. Ты пришла ко мне, ты пришла ко мне после круга, швырнула в лицо свое признание… Для чего? — его пальцы скользнули со щеки в волосы, зарылись, натягивая, заставляя отклонить голову, заставляя смотреть волку в глаза. — Я жил с этим пять лет. Пять лет выскребал из себя твои слова. Ненавидел себя, ненавидел тебя. Пытался понять, правильно ли поступил, отпустив, оттолкнув. Пытался понять, увижу ли тебя снова, — его лицо и губы были совсем близко. — Хоть один гребаный раз. Твое признание — это подло, Эмили. Так зачем ты призналась мне?
— Я…
Я знала, какой ответ он хочет услышать. Тогда я не могла себе объяснить, что мной движет, тогда… я не думала о том, почему решила все-таки рассказать, как болела и бредила им все это время. Решила, несмотря на то, что он болел и бредил Крис, несмотря на то, что дрался за нее в круге… несмотря на то, что знала, что услышу в ответ. Но это было тогда. Сейчас… сейчас мне известна причина. Наверное, я поняла, стоило оказаться в центре… Вот только признаться даже себе было невозможно.
— Скажи мне, Эм, — он продолжал смотреть мне в глаза, продолжал настаивать. — Произнеси это вслух.
— Я хотела, чтобы ты меня оттолкнул. Снова, — прохрипела с трудом, потому что слова царапали горло, проливались кислотой. — Потому что боялась. Боялась принимать окончательное решение, боялась уходить из стаи. Мне…
— Да, Эм?
Я сглотнула тяжело и судорожно.
— Мне нужны были те твои слова, чтобы хватило сил уйти и ни о чем не жалеть. Не оглядываться на тебя, не думать о тебе, не вспоминать. Мне надо было, чтобы ты меня растоптал. Окончательно. Чтобы все точки стояли на своих местах. Я ведь никогда не говорила, что чувствую, и ты никогда не говорил. Я… сжигала мосты.
— Моими руками.
— Да. И ты оттолкнул, — голос отчего-то дрожал. — Сделал все, как надо, — на миг на губах появилась кривая улыбка.
— Как ты сама сказала, тебе это было нужно. Тебе нужно было учиться, Эмили.
— Да.
— Невозможная, — выдохнул Джефферсон мне в губы, вторая рука обвилась вокруг талии, прижимая к оборотню, заставляя подняться на цыпочки. — Я отпустил тебя тогда, но не думай, что сделаю это во второй раз.
Его рука опустилась на основание шеи, Марк потерся о мои губы своими, длинно вдохнул. И я не смогла… просто не смогла ничего с собой поделать, глаза закрылись, пальцы вцепились в его футболку на спине.
Поцелуй пьянил, его губы и язык сводили с ума, уничтожали остатки здравого смысла. Я не хотела этого поцелуя и в то же время не могла не отвечать, не могла оттолкнуть Марка, не могла перестать подаваться ему навстречу, прижиматься крепче. Он наказывал меня и мучил, движения были грубыми, почти болезненными, как и наши отношения все это время. Горький поцелуй, смешанный с кровью. Его кровью. Появившиеся клыки поцарапали губы Марка. Этот поцелуй сводил с ума.
