И я выпустила со стоном язык оборотня, разжала ноги, освобождая Маркуса от веса собственного тела, склонилась над ним, расстегивая джинсы, запуская пальцы внутрь, спуская ткань к щиколоткам.
Он был твердым, горячим, увитым венами, подрагивал в моих руках. Я слышала, как бешено несется кровь в венах оборотня, чувствовала, каким густым и тяжелым стал воздух вокруг нас, каким сладким и тягучим. Он искрил. Он бился разрядами тока.
Я сбросила остатки своей одежды, снова ощущая, как скользит, будто лаская и прикасаясь, взгляд Марка по моему телу, от ступней выше, к коленям, бедрам, животу, груди и лицу, чтобы снова поймать в ловушку глаз цвета верескового меда мой взгляд.
Я опустилась перед Марком на колени, снова беря его член в руки, чертя пальцами вдоль выступающих вен, обводя головку языком, чувствуя, растирая на языке первые капли его сумасшедшего желания.
Рычание и треск ткани под мужскими пальцами, и меня бьет и колотит, рвется из горла собственный стон. Настолько низкий и грудной, что кажется, он не мой.
Я беру член в рот, потому что просто не могу удержаться, мне так отчаянно этого хочется, что дрожат руки, что желание подскакивает еще на несколько пунктов, стоит исполнить это желание. Рука ласкает у основания бархатную кожу.
— Эми-ли, — зверем ревет Маркус, и звук рвущейся обивки дивана под его пальцами почти оглушает, звук его голоса заставляет прогибаться, сильнее, плотнее обхватывать его губами.
Я успеваю сделать лишь еще одно движение, прежде чем Маркус оказывается сверху, удерживая мои запястья, как и ночью, над головой. Его сила разлита вокруг, взгляд безумен, блестят клыки, а пальцы свободной руки, опускаются вдоль живота к бедрам, проникают внутрь.
Я дергаюсь и пытаюсь вырваться, потому что мне, мать его, мало, потому что я хочу…
Он подносит руку к губам, пальцы блестят, и Джефферсон слизывает все до капли, а потом разводит мои ноги шире и оказывается во мне. Входит медленно, нарочито медленно, вдавливает меня в себя, вжимает в пол. И мой голод настолько огромен, что перед глазами все плывет, что я тут же выгибаюсь, переставая сопротивляться, переставая даже дышать, потому что Джефферсон во мне идеален, потому что больше просто не могу сдерживаться, потому что любой контроль, любая попытка вернуть на место сознание приносит почти физическую боль.
Я чувствую его внутри себя и драно выдыхаю. Хрипло, громко.
Маркусу достаточно нескольких движений, яростных, диких, чтобы с моих губ сорвался крик, стон, мольба.
Он терзает мои губы, подбородок, шею жалят, пронзают его легкие укусы, как если бы он прокусил кожу, и продолжает вколачиваться, вбиваться. И каждое движение подводит все ближе и ближе к краю, а потом толкает в спину неистово и яростно.
Оргазм разрывает позвоночник, скручивает и отпускает, заставляя хватать ртом воздух и кричать, срывая голос, я снова раздираю спину Маркуса до крови, а он снова впивается клыками в собственную руку возле моей шеи, продолжая лихорадочные, судорожные движения, шумно вдыхая мой запах.
Еще несколько секунд, несколько движений его бедер, и Джефферсон падает сверху, тут же откатывается, перетягивает меня к себе на грудь.
А я жадно глотаю воздух пересохшими искусанными губами и понимаю, что не то что встать, просто пошевелиться не могу. Нет сил, и тело все еще немного потряхивает.
Нежные поглаживания по спине возвращают меня в реальность. Медленно и очень неспешно, под рукой бьется сердце Джефферсона, все еще немного неровно, такое же неровное у него сейчас дыхание, и пальцы немного подрагивают.
— Доброе утро, зануда, — бормочет он куда-то мне в волосы и целует в шею, легко и очень невесомо, так не похоже на то, что происходило с нами еще несколько минут назад, и я с одуряющей ясностью и мимолетным испугом понимаю, что вляпаться глубже уже невозможно.
— Привет, грозный парень, — испуг проходит в один миг, так же быстро, как и появился, потому что… Потому что я знаю, что он обязательно придумает, как нам быть, обязательно все решит. И эта мысль такая четкая и ясная и в то же время настолько мне несвойственная, что я приподнимаюсь и заглядываю в его глаза, обвожу пальцами губы, улыбаюсь. Я уверена в нем, уверена в себе, а с остальным мы разберемся.
Маркус перехватывает мою руку, целует пальцы, ласкает взглядом. И я улыбаюсь, широко, открыто, потому что просто не могу удержать эту улыбку. Мне очень хорошо.
А через двадцать минут мы сидели на кухне и пытались завтракать. Точнее, я пыталась: у Джефферсона с этим проблем явно не было, а вот у меня были. Его широкая, довольная улыбка бесила и в то же время заставляла чувствовать себя…
Не знаю, не так, как обычно. Немного потерянной и, наверное, пришибленной, но тоже довольной. Странное, непонятное сочетание.
— Прекрати, — нахмурилась, в очередной раз возвращая на тарелку несчастный сэндвич, который никак не могла домучить.
— Не могу, — просто пожал волк плечами. — Мне нравится смотреть на тебя, мне нравится, что ты в моем доме, что сама пришла сюда, мне даже нравится, что ты меня трахнула, — еще шире улыбнулся засранец.
И мне отчаянно захотелось его придушить и поцеловать. Снова ощутить жесткие губы на своих, колючую щетину.
Но…
— Эмили Бартон — бессердечная стерва? — выгнул Джефферсон бровь, будто читая мои мысли.
— Эмили Бартон — железные яйца, — усмехнулась я в ответ, наигранно отсалютовав Марку кружкой кофе. — В отличие от тебя, — улыбнулась почти так же широко, как и он. — И мне кажется, что этот вопрос мы с тобой выяснили несколько лет назад, еще когда ты увивался за Крис.
Мне нравилось его вот так поддразнивать, мне нравилось, что он поддразнивает меня, это всегда было между нами — это противостояние, только раньше в каждом моем слове, в каждой брошенной ему подначке сквозила боль, ревность и злость, сейчас от тех чувств почти ничего не осталось, так, легкое воспоминание. Сейчас пикировки заводили.
Меня. А вот оборотень напротив знатно напрягся, улыбка слетела с его лица, взгляд стал серьезным и очень внимательным.
— Я увивался за Крис, потому что…
О, нет. Я не хочу поганить это утро или день.
— Она ниптонг, — перебила поспешно волка. — Я знаю, кое-что рассказала сама Кристин, кое-что рассказал Арт. И давай закроем тему. Прямо скажем, я тоже вела себя как…
— Двадцатилетняя девчонка? — чуть дрогнули в улыбке уголки тонких губ.
— Мне было больше двадцати, Марк. Но смысл ты уловил, — улыбнулась почти нежно, — взрослеешь.
— Что? — притворно нахмурил Джефферсон брови, становясь очень похожим на собственного отца.
— Ну раньше до тебя все доходило с пятого, а то и с шестого раза, — покачала головой, все-таки возвращаясь к сэндвичу, но откусить от него так и не успела, непонятно как оказавшись на коленях у засранца, скованная и зажатая в его руках.
