— Зануда.
Черт!
— Я приеду сама, — прохрипела и повесила трубку. Рука упала вдоль тела, ноги перестали держать. Я опустилась на крыльцо, уткнулась лбом в колени и позорно разревелась, закусывая губы, чтобы никто не услышал мой жалкий скулеж.
Сегодня вечером я уеду.
Понятия не имею, сколько так просидела. Возможно, всего несколько секунд, возможно, вечность. Но сначала закончились всхлипы и дрожь в теле, потом не осталось и слез. В конце концов, в этом мире все заканчивается. Моя непонятная, необъяснимая истерика, мои «пять минут позорной слабости» тоже закончились, оставив после себя гудящую голову, заложенный нос и, наверняка, опухшие веки.
Я медленно поднялась на ноги, вцепилась в перила, чтобы удержать равновесие, и отправилась к своему дому. Мне надо умыться, переодеться, заказать билеты и успеть кое-что отправить Дилану. Мне нужно, чтобы именно Лан и Филлип встретили меня сегодня в аэропорту. Бросать машину здесь не хотелось, но… времени на дорогу на тачке нет. Связь с каждым днем все крепче, мое притяжение к Джереми все сильнее. Я почти не могу нормально думать, и это гораздо больше, чем просто хреново.
Я медленно подняла голову от земли, подходя к крыльцу дома, и первое, что увидела перед собой — красные кеды и потрепанные джинсы. Напротив стояла Кристин. Стояла и просто смотрела на меня. Зло, с осуждением и непониманием в серых глазах.
Чертова Головастик, чертова бывшая-великая-любовь Марка. Гребаная омега, которая в моих собственных эмоциях разбирается лучше меня. Непонятно почему, но это злило.
— Зачем ты делаешь это, Эмили? — выплюнула волчица прежде, чем я успела хоть как-то отреагировать на ее появление.
— Зачем я делаю что? — я хотела, чтобы это звучало ровно, но не сложилось… истерика забрала остатки сил, я чувствовала себя чем-то бесхребетным и растекшимся. Жвачкой на асфальте в сорокоградусную жару.
— Продолжаешь издеваться над собой и Джефферсоном? Зачем ты с Джереми, если хочешь быть с Марком?
Я не понимала. Смотрела на взбешенную Кристин и ни хрена не понимала. А она продолжала в упор разглядывать меня, продолжала ждать ответ, который знала и без меня, продолжала давить своим присутствием, злостью, осуждением.
— Разве у меня есть выбор? — спросила медленно, чувствуя, как все сильнее и сильнее давит на виски, как ноет и ломается что-то внутри. — Что я могу сделать, Крис?
— Послать на хер своего лаборанта и остаться с Джефферсоном, например, — скривилась Кристин, и злости в ее взгляде прибавилось.
— Нет. Я не могу, — слова ранили, ощущались на языке битым стеклом, хрустальной пылью. — Дело не во мне, — вздохнула, проглатывая и заталкивая подальше все те слова, что так и рвались с языка. — Дело даже не в Марке.
— В ком тогда, Эмили?
— В чертовой волчице, Крис, — чуть дернула я уголком губ.
Макклин сощурилась, еще раз внимательно всмотрелась в мое лицо, отступила на шаг, позволяя мне пройти мимо.
— Знаешь, Эм, — проговорила девушка, когда я поставила ногу на первую ступеньку крыльца, — вали. Ты не заслуживаешь Маркуса, никогда не заслуживала. Только и умеешь, что убегать, только и умеешь, что прятать голову в песок. Ты слишком бесхребетная для ученого, Эмили.
— Я не могу ее удержать, — вздохнула, уставившись на дверь прямо перед собой. — Связь крепнет. Я сорвусь, раздвину перед Реми ноги, и тогда все точно выйдет из-под контроля. Тогда дороги назад не будет.
— Маркус знает?
— Нет! — обернулась я к волчице. Обернулась так резко, что закружилась голова, и мне пришлось вцепиться в перила, чтобы не свалиться. — И ты не расскажешь ему, потому что, если у меня ничего не получится… — я не договорила, просто не смогла выдавить из себя слова.
Кристин нахмурилась еще сильнее, скрестила на груди руки, губы кривились, горела обжигающая злость на дне ее глаз.
— Что ты собираешься делать, Эм?
Черт, Крис, видимо, нахваталась этого у Конарда — научилась задавать правильные вопросы. И не просто задавать, а требовать ответа.
— Какая разница? — передернула я лопатками, снова отворачиваясь. В голове тикали невидимые часы, стучала в висках кровь.
— Я расскажу все Джефферсону, — прозвучало угрожающе и слишком жестко, чтобы я могла усомниться в твердости ее намерений. — Так что ты будешь делать, Эм?
— То же, что сделала, когда уехала отсюда в прошлый раз — выскрести из собственной жизни дерьмо, стать собой, — проговорила, дойдя до двери.
Крис не произнесла больше ни слова, только тихо шуршал гравий под ее кедами, когда волчица все-таки отвернулась, чтобы уйти, и этот звук царапал меня точно так же, как камни скребли подошвы красных кед. А я стояла, вцепившись в холодную дверную ручку, уговаривала себя, что все делаю правильно, что сейчас просто больше ничего не смогу. Что у меня просто нет других вариантов. И дышала, борясь с желанием заорать.
Джереми ждал меня у моей машины, когда я снова оказалась на улице, держал в руках контейнер с новой сывороткой и до бешенства широко улыбался.
— Тебе не обязательно ехать со мной, — проговорила, намереваясь обойти тачку, чтобы сесть за руль. Но волк схватил меня за локоть, останавливая, сжал почти до боли. Запах оборотня снова окутал и опутал паутиной липких желаний.
— Обязательно, Эмили. И за рулем буду я.
— Это моя машина, — покачала головой. — И мой пациент, твое присутствие не…
— Я еду с тобой, Эмили, — почти по слогам повторил он, глядя мне в глаза. — И я за рулем. Не заставляй меня повторять наш урок.
— Урок? — прошипела я. — Ты действительно такой мудак, Реми? Или притворяешься?
Хватка волка на моем предплечье стала сильнее, теперь действительно болезненной, в глазах вспыхнула злость. В одно мгновение из неуверенного дерганного лаборанта оборотень превратился в ублюдка.
— А ты действительно такая смелая? Или притворяешься? Ты — моя. Моя сука. И я могу сделать с тобой все, что захочу. Могу приказать, и ты не посмеешь противиться, потому что твоя волчица, в отличие от тебя, знает, что своему самцу «нет» не говорят, — и уже другим тоном, примирительным и извиняющимся: — Прости, Эм, но ты вынуждаешь меня. Мне так же тяжело, как и тебе, наверное, еще тяжелее, потому что все-таки это я укусил тебя, потому что твоя кровь не оставила мне выбора. И мне чертовски тяжело совладать с желанием завершить нашу связь. И уж тем более я не готов оставить тебя наедине с двумя посторонними самцами.
— Они не посторонние, — сказала, стараясь все-таки высвободить свою руку из захвата жестких пальцев. — И ты делаешь мне больно.
Волк как будто проснулся после этих слов, перевел немного недоумевающий взгляд на собственную руку и тут же отпустил.
— Прости, Эмили, — еще спокойнее произнес Реми, и злость и голод в его взгляде стали меньше. — И для меня они посторонние. Любой волк, кроме меня, сейчас посторонний.
