Я густо краснею, вспыхиваю, но беру белоснежную, хрустящую от чистоты, рубашку и отхожу за шкаф, чтобы переодеться. Руки немного дрожат, но вино из головы еще не выветрилось.
— Зачем тебе кисти и бумага? — спрашивает мужчина.
— Прежде, чем вы решите рисовать на мне, потренируйтесь на бумаге.
— То, что я хочу с тобой делать, и без тренировок получится.
— Я же не забор! — выглядываю из-за шкафа, чтобы возмутиться. — Нет уж, нехорошее слово вы потом на ком-нибудь другом напишете. Вы ведь просили учить вас рисовать. Поэтому я буду рисовать.
— Чтобы компенсировать утрату функции? — хрипло смеется он.
— Не издевайтесь.
Немного зябко. Рубашка, несмотря на мои опасения, хорошо закрывает все, что должна. Только рукава жалко, через пару минут они окажутся в краске, поэтому я закатываю их до локтя.
На столе уже разлитое вино, играет пузырьками в слабом свете настольной лампы. Смотрю на потолок в поисках верхнего освещения. Неужели он работает вот так, в полумраке? Можно и зрения лишиться.
Меня немного пугает, что я волнуюсь за зрение Сереброва. Меня вообще все вокруг пугает, а еще притягивает. Теперь я немного понимаю героинь фильмов ужасов, которые, услышав странный звук в подвале, вооружаются фонариком и идут проверять.
Да, страшно. Но еще и жутко любопытно, а адреналин как наркотик.
Мы садимся за стол, на котором разложены листы бумаги. Я пробую вино, оказывающееся намного вкуснее, чем то, в ресторане. Сладкое, легкое и, подозреваю, очень коварное. Из закуски только сыр, с нежной белой корочкой и мягкой, тающей во рту, сливочной сердцевиной.
Я объясняю принципы рисования простых цветов и узоров, впрочем, понимая, насколько глупо смотрюсь. Но это хоть какая-то иллюзия контроля и владения ситуацией. Мне легче, когда я держу кисть, когда мягкими мазками ложится на бумагу краска и хаотичные на первый взгляд кляксы превращаются в нарисованные цветы.
— Ладно, я понял. Мне нужен листочек побольше.
— У меня есть холсты формата А3, - говорю я и осекаюсь, потому что Серебров смотрит с ироничной усмешкой.
— Я хочу порисовать на тебе, Кисточка.
Вот черт, он всегда все говорит прямо?
— Хорошо.
Я протягиваю руку ладонью вниз, но мужчина не двигается с места. Только его рука касается верхних пуговичек рубашки, что на мне.
Я с шумом сглатываю и осушаю бокал.
Со стула Серебров пересаживает меня на стол. Мы впервые с ресторана так близко друг другу, только в ресторане я не чувствовала себя так странно. На мне была одежда, а сейчас рубашка почти ничего не скрывает. И горячие пальцы мужчины медленно ведут вдоль позвоночника, словно обозначая себе холст.
— А мыться я как потом буду? — хочу сказать это с возмущением, а получается жалобно.
— Это всего лишь краски. Они легко смываются.
— Я работала аквагримером. Чтобы смыть эти краски, надо тереть мочалкой минуты три.
— Отлично. Я тебе помогу.
Это от шампанского голова кружится? Или сыр попался испорченный? Вот говорила бабушка, хороший сыр плесенью не покроется.
— Вы так хотите, чтобы я разделась?
Мне кажется, он ответит "да". Потому что спрашивать совсем не обязательно, все читается в темных, как ночь, глазах.
— А тебе так противно, чтобы я к тебе прикоснулся?
Мне кажется, я куда-то падаю. И быстрее сердце биться уже не может.
— Мне не… то есть я не так себе представляла первый опыт с мужчиной, но мне не противно.
Он осторожно проводит указательным пальцем по моей щеке. Жар касания передается и мне. Сначала показалось, что в мастерской зябко, но теперь чувствую, что кожа буквально горит даже там, где Серебров не прикасается.
— Ты честная девочка. Жаль, что на твоем пути повстречался я.
— Нет, — качаю головой, — не жаль. Нам с Элей было бы сложнее.
— Да, точно, пневмония.
— И деньги.
Мне стыдно об этом говорить, но почему-то очень хочется. Наверное, я не хочу смотреться жертвой, которая, стиснув зубы, принимает судьбу. Рядом с человеком, которому принадлежит весь мир, я хочу быть хотя бы той, кто принимает решения самостоятельно.
— Плата за рисунки выручала нас.
— Так я, — Серебров смеется, — выходит, почти благороден.
— Я этого не говорила.
— Думаешь, если останешься в рубашке, я не смогу с тобой поиграть?
Пожимаю плечами, прекрасно понимая, что никакая рубашка его не остановит. И даже я не остановлю, при всем желании. Или нежелании… двусмысленная фраза.
— Хорошо. Я тебе докажу.
Бархатистый, окутывающий теплом голос не предвещает ничего… невинного.
— Что докажете?
— Можно и в одежде развлечься так, что потом доползти до душа не останется сил. Дай сюда ногу.
Если бы кто-то зашел и увидел нас, то я бы сгорела со стыда. Я сижу на большом столе, вцепившись побелевшими пальцами в края, а Серебров на высоком стуле. Он сосредоточенно выводит на моей коленке что-то замысловатое. Надо сказать, мои уроки пошли на пользу. В мазках теплой краски можно различить что-то, отдаленно напоминающее сирень.
А еще нельзя не признаться, что это приятно. Немного щекотно, обжигающе горячо, специфический запах краски всегда приводил меня в медитативное состояние, а сейчас, в коктейле с вином и близостью Сергея, буквально вводит в транс. Со стен смотрят мои рисунки, в каждом из которых столько эротичности, что я уже жалею о том, что отказалась раздеться.
Это все равно случится. И чем дольше я буду оттягивать момент, тем больше у Сереброва будет надо мной власти.
Хотя когда он откладывает в сторону кисти и медленно, невесомо проводит подушечками пальцев по чувствительной коже на внутренней стороне бедра, мне кажется, что власть уже абсолютная.
А еще я думала, что ничего нового не испытаю. Думала, что готова ко всему. И потерпела сокрушительное поражение. Очередное в нашей войне характеров.
Дразнящие пальцы гладят кожу все ближе и ближе к низу живота, который сводит судорогой в мучительном ожидании касания. Я замираю, даже дышу через раз, не зная, то ли отстраниться, то ли не лгать самой себе и позволить Сергею делать то, что он хочет.
Он несильно толкает меня, вынуждая лечь на стол. Инстинктивно я свожу ноги, не могу справиться с собой, цепляюсь за рубашку. Хотя Серебров видел меня, когда одежды было еще меньше.
Но тогда меня не накрывало волнами жара, тогда было страшно, а сейчас мне кажется, если он снова не прикоснется, внутри что-то умрет, оставит меня в темноте.
Я пытаюсь скосить глаза, чтобы взглянуть на мужчину и понять, что он делает, но в этот момент он разводит мои ноги и касается горячим языком самого чувствительного и влажного места.
