Ну и, конечно, я откладываю. Сначала, получив за неделю половину оклада оператора на почте, я растерялась. Никогда таких денег не видела, даже мелькнула мысль купить что-нибудь дорогое, для души. Или какую-нибудь модную классную игрушку для Эли. Но быстро взяла себя в руки, ограничилась ананасом и куклой, а остальное стала откладывать на черный день. Придет осень, за ней зима, и до весны с заработком будет похуже. Может, будут падать курсовые, а вдруг нет?
Я рисую не одна, на линии вдоль главной аллеи еще три художника. Один рисует шаржи, второй портреты, а третий расписывает желающих хной и индийскими узорами. В перерыв мы часто ходим друг к другу поболтать, так что на олимпийке у меня болтается значок с забавной мордой-шаржем, а все руки покрыты оранжево-коричневыми завитками и узорами.
Одна из мам, оставляя мне ребенка на портрет, живо интересуется мехенди и спешит к мастеру, получая заверение, что никуда от меня ребенок не денется.
Пусть это немного не то, о чем я мечтала, но все же работа, связанная с рисованием. А значит, я получаю от нее удовольствие и отдыхаю душой.
Так погружаюсь в рисунок, что не замечаю происходящее вокруг. Лишь краем глаза вижу, как кто-то ходит вдоль ряда моих картин, рассматривая каждую по несколько минут. Мне хочется рассмотреть этого человека, прочитать в его глазах вердикт о моем творчестве, но нужно рисовать и присматривать за девочкой.
Мне вдруг становится как-то страшно, что ли. Или волнительно? Человек все не уходит, стоит. Ждет, когда я закончу?
Наконец портрет готов, я получаю деньги и убираю их в карман. Счастливые мама с дочкой уходят развлекаться дальше, а я вытираю кисть и поднимаю голову.
Сердце останавливается, когда встречаюсь взглядом с бесцветными глазами.
Нет… Нет! Это не может быть он, не должен… прошло десять месяцев, и я отсчитала каждый, зачеркнула в календаре, а с приходом весны вдохнула полной грудью. Я выжила, выкарабкалась и наладила все. Не может же он все разрушить…
Стоп! Спокойно. Он просто шел мимо и заметил меня. Поздоровается и уйдет, а если я не выдам страх, то уже к вечеру забуду об этой встрече, словно ее и не было.
— Сколько эта стоит?
Он показывает на картину сказочного замка в облаках, на рассвете.
— Пятьсот рублей, — нехотя отвечаю я.
Он вальяжно проходит мимо картин и садится в складное кресло, которое явно не соответствует ни его статусу, ни размеру. Он смотрится в нем до ужаса странно.
— На заказ рисуешь? — спрашивает он.
Я украдкой оглядываюсь, ожидая увидеть охранников, как в тот вечер, но, похоже Сергей в парке один. Действительно случайно шел мимо, или…?
— Мне кажется, вам лучше уйти. — Я набираюсь смелости и говорю ему это в лицо.
— Я сам решаю, что мне лучше. На заказ, спрашиваю, рисуешь?
Он ведь видит табличку рядом со столом, прекрасно видит, что там написано "рисунки под заказ", но все равно хочет, чтобы я ответила. Хочет, чтобы подчинилась.
— Да, рисую.
— Хочу заказать постер. В новый дом, я делаю ремонт, переехал после развода.
— Вам лучше обратиться в профессиональную арт-мастерскую. Там нарисуют качественно и под стиль ремонта.
Стараюсь не смотреть на него, поэтому перебираю кисточки и аккуратно складываю краски.
— А я хочу, чтобы ты нарисовала. Аванс.
Он кладет на столик пятитысячную купюру. Я злюсь, потому что понятия не имею, как себя вести. И мне страшно в его присутствии, коленки дико дрожат.
— Мне нужно знать, что рисовать…
— Себя.
Я роняю кисточку и поднимаю глаза.
Черт.
Насмешка. Интерес. Азарт. Да он же играет со мной, как кошка с мышкой! И в конце скорее всего съест или просто задушит, ради веселья.
— Нарисуй себя, ты красивая. Не хочу модель из интернета. Не хочу шлюху по вызову у себя на стене. Нарисуй себя.
Он молчит и вдруг добавляет:
— Без одежды.
— Нет! — отрезаю я.
— То есть ты не принимаешь заказ?
— Разумеется, нет! Вы ненормальный!
— Тогда я сейчас забегу к директору, она моя хорошая знакомая, скажу, что незачем держать место для человека, который отказывается работать.
Я цепенею, не веря ушам. Он что, действительно может это сделать? Оставить ме ня без работы, потому что захотелось поиздеваться!
— Хочу черно-белый рисунок, — безмятежно продолжает Сергей. — Материал любой, какой тебе удобнее. Все остальное на твое усмотрение, но не пытайся меня поймать на слове. Без одежды — это значит обнаженной. Ничего лишнего. Только твое тело, никаких предметов, которые помешают мне любоваться природной красотой.
Я сижу, замерев, не верю, что это действительно происходит со мной. А Сергей тем временем поднимается и говорит:
— Приду в воскресенье. Четыре дня тебе хватит на небольшую картинку. Получишь остальное.
— Я не буду…
— Подумай, малышка, потому что я или вместе с рисунком сяду в машину и уеду, либо без рисунка загляну на огонек к директору. И уедешь ты. Береги голову, жарко сегодня.
Он уходит, а я роняю голову на руки и в бессильной злости сжимаю кулаки.
С природой мы подруги. Через десять минут дождь разгоняет и без того немногочисленных посетителей парка. Я быстро убираю все инструменты и бегу под крышу. Обычно, в таких ситуациях, я жду полчаса и, если погода не исправляется, уезжаю домой. Большинство отменяет планы сходить в парк, если за окном беспрестанно льет дождь.
Сборы немного отвлекают. Когда я уже сажусь в трамвай, мне звонит воспитательница из Элькиного сада:
— Евгения Михайловна, Элиночка что-то плохо себя чувствует, ее бы забрать.
— Что ж, я как раз освободилась и уже еду к вам. Что-то серьезное?
— Температура поднялась, да она с утра вялая какая-то, на прогулке почти не играла. Медсестра горлышко посмотрела, но, вроде, не красное. Наверное, вирус подхватила.
В душе поселилось беспокойство. Какие вирусы летом? Это же не осень, когда приходят первые ветра, не весна, когда после шести месяцев снега хочется тихо умереть в уголочке. Но Элька редко болеет, так что я быстро успокаиваюсь. Беру в аптеке леденцы от горла, капли в нос — дома кончились, витамины, грудной сбор и заодно жаропонижающее, на всякий случай. В супермаркете плачу за две пачки замороженной клюквы, и…
— Сто одиннадцать девяносто, — говорит кассир.
В кошельке только сотня. Блин. И на карточке ничего нет, перед выходом я заплатила за коммуналку, а сегодня заработала всего ничего. Только оранжевая пятитысячная лежит, но ее я запретила себе трогать.
— Тогда давайте один пакет, — говорю.
