Ему до смерти хочется найти, нарычать, услышать слабые оправдания и вышвырнуть обоих из дома. Но если Костя сейчас вне своей проклятой комнаты, пусть даже и с Женей, придется заткнуться и ждать.
Надо свалить. Доехать до офиса, запереться в кабинете и как следует все обдумать.
Серебров спускается вниз и уже на лестнице слышит ее смех. Чистый, звонкий, искренний. Рядом с ним такого не бывает.
Блядь. Когда они с Вероникой разошлись, он не мог находиться в доме, выворачивало в прямом и переносном смыслах этого слова. Да он жил моментом, когда сюда переедет! А теперь, кажется, переезжать уже и некуда.
— Ну Костя, блин! Вот ручки-то из одного места!
А следом его смех, Сергей уже год его не слышал:
— Прости, я случайно.
Он не привык себя жалеть. И скулить, когда отбирают сладость, тоже не привык. Другое дело, что никто и отбирать не решался, все попытки Серебров пресекал на корню.
Можно ли возненавидеть брата? Так сильно, что руки сжимаются в ярости, что хочется бить, пока он не затихнет, пока не оставит его в покое. Как человек, который каждые выходные с пяти утра ждал Сергея, чтобы вместе пойти в зал, стал таким?
А главное, когда он захотел Кисточку так сильно, что даже мысль о том, чтобы отдать ее Косте, выжигает внутренности? Блядь, да почему ему?! Не Роме, не случайному знакомому, да хоть бы этому мудаку Савельеву!
Он спускается вниз, с каждым шагом думая, что хреновее уже быть не может.
Ошибается. Может.
Потому что Костя и Женя стоят у стены, постепенно приобретающей облик, и целуются. Костыли прислонены к спинке дивана, одежда обоих измазана черной, как боль, разливающаяся внутри, краской. И брат нежно перебирает каштановые кудри.
Сергей тоже помнит, какие они на ощупь.
Его вдруг разбирает смех.
Кисточка отпрыгивает от Кости, испуганно оборачивается. Даже шлюхой язык не поворачивается ее назвать. "Не могу", — сказала она ночью. Видать, и впрямь не может.
— Доброе утро, — улыбается Костя. — Кофейку?
Тварь. Совершенно спокоен. Только Женя напугана до бледности, и Серебров вдруг ощущает злость на нее. Честная девочка… да, очень честная.
— Развлекаетесь?
— Я просто…
— Заткнись, — бросает он ей.
Женя вздрагивает, но сейчас Сереброву плевать на ее большие испуганные глаза и дрожащие губы. Он, как дебил, осторожничал. Ждал, когда там ей захочется самой, чтобы он ее трахнул. Дождался. Интересно, давно она к братику ходит? Все успевает, и рисовать, и за ребенком следить, и на два фронта развлекаться.
Он прекрасно осознает, что накручивает сам себя, чтобы возненавидеть ее, чтобы сорваться на ней, а Костю отправить лечиться. Вытащить из скорлупы, долечить, поставить протез и… пусть катится. Забудет о нем. Делает, что хочет, живет, как хочет. Проматывает родительское состояние, бухает за рулем. Лишится второй ноги, а то и жизни, плевать!
— Я чего-то не знаю, братик? — фыркает эта сволочь. — Уйти?
— Прогуляйся, — бросает Серебров. — Тебе полезно.
Пока брат ковыляет к выходу, он медленно подходит к девушке. Она молчит, смотрит испуганно и отступает на шаг, почти прижимаясь к стене. Ни оправданий. Ни просьб. Только огромные от ужаса глаза. О да, она слишком хорошо его знает, чтобы не бояться.
— Ну и что? — Его голос самого пугает. — С кем кайфовее?
— Вы не так…
— Что? Не так понял? И ты не целовалась с моим братом наутро после того, как кончала со мной?
Он близко. Невыносимо близко: чувствует ее запах, смотрит на полные губы, практически вжимает ее в холодную стену. Пытается держаться, не пугать ее слишком сильно, но выходит хреново, потому что всего ломает. Тогда просто было противно от того, что брат сделал. А сейчас хочется сдохнуть.
Он ее ненавидит. И все еще хочет, а это желание уже рождает ненависть к себе.
Кисточка боится. Закрывает глаза, отворачивает голову. Не хочет на него смотреть, не хочет находиться рядом. Имя его не произносит, противно. Дрожит. Маленькая еще, глупая.
Ярость вырывается наружу короткой вспышкой — Серебров со всей силы бьет стену, в паре сантиметров от Кисточкиной головы. И та вздрагивает, сжимается еще сильнее, будто верит, что он способен ударить ее.
Верит. Костя не такой, Костя — когда не злится на весь свет — мягкий, веселый. С ним легко такой, как она. С ним не страшно.
— Я ничего не сделала, — шепчет она. — У нас с ним ничего нет и не было!
— Да?
Снова хочется рассмеяться.
— Тем хуже для тебя. Успела бы трахнуться, я бы тебя отпустил.
Серебров хватает ее за руку. Ладошка кажется хрупкой и ледяной.
— Пошли, — бросает он.
Удивительно, но она беспрекословно следует за ним, только мешкается, когда он проходит мимо лестницы. Ночью они уже шли этим путем, только сейчас цель совсем не мастерская.
Он думал, никогда не приведет женщину в свою спальню. Хватит с него, пятнадцать лет с женой прожил и на остаток дней хлебнул. Шлюх можно водить в квартиру в городе, хоть сразу вдесятером развлекаться. А дом это дом, дома ему нахрен никто не сдался.
Собственное правило он нарушил дважды. В первый раз, когда привел Женю и заставил рисовать, а второй сейчас, когда притащил ее в спальню.
Запер дверь, чтобы ни одна сволочь не помешала. Как же она его разозлила…
Если бы ты, Кисточка, знала, на что он сейчас способен, уже валялась бы в ногах, умоляя не делать. Хотя она и так знает, помнит ведь вечер у Савельева. Как лежала, связанная, как он смотрел. Как просила, а он все равно не остановился.
И сейчас не остановится, даже связывать не станет, так справится.
Лучше бы ей не знать Костю. Не видеть, не слышать. Потому что у Сереброва крышу снесло окончательно. И даже руки подрагивают в нетерпеливом ожидании, когда он, наконец, сорвет дурацкое платье, испачканное краской, и трахнет эту лживую дрянь. Которая смотрит большими от ужаса глазами, а сама минуту назад сосалась с его братом.
Не обращая никакого внимания на вялые попытки его остановить, Сергей стаскивает рубашку и берется за ремень брюк.
— Нет… — тихо говорит Кисточка, а в довершение качает головой, будто не верит, что он на такое способен.
Способен, еще как способен, и не на такое. Да жалко дрянь, все-таки с ребенком.
Вместо ответа Серебров притягивает девушку к себе и целует. Без капли нежности, просто чувствуя острую потребность вытравить из нее воспоминания о брате, зациклить ее мир на самом себе, заставить его хотеть. Пусть притворно, но ласкает, делает вид, будто по кайфу.
Он сминает ее сопротивление, сжимает тонкие запястья и раздвигает губы языком, целуя глубже, забирая последние крохи дыхания. Не отпустит, пока не сдастся, пока не затихнет и не ответит. Хотя бы притворяясь.
