Пока Марина играет и Эля при ней, я иду к себе. Точнее, собираюсь идти к себе, чтобы поспать, а ноги сами приносят меня к двери комнаты Кости.
С минуту я колеблюсь. Мне не хочется быть такой, как Сергей, позволить злости заставить совершить глупость. Но как же осточертело быть правильной и разумной! Не делать то, что хочется, потому что нужно заботиться об Эле. Не говорить то, что думаешь, чтобы не навредить себе. Сколько же раз хотелось за себя постоять, наплевать на последствия и просто отплатить миру той же монетой.
Женя, будь сильной. Женя, думай об Элине. Женя, ты ее единственная надежда.
Мне даже оплакать родителей не дали. Приходилось цеплять идиотскую улыбку и забирать Эльку из садика, чтобы не нанести ей травму.
Надоело.
Я вхожу в комнату и Костя, сидящий за компьютером, оборачивается. Удивительно, но на его губах играет улыбка. Весело…
— Орал? — спрашивает он. — Братик не любит, когда трогают его игрушки…
— Что в тебе не так? Я смотрю и не могу понять. Зачем ты это сделал?
— Поцеловал тебя? Ты мне понравилась. Мне давно не нравились девушки, конечно, но я еще помню, что завоевывать их лучше с наглостью…
— Веронику ты тоже наглостью завоевывал?
— Женя, ты же сказала, между тобой и братом ничего нет… Что ты просто рисуешь.
Он выглядит действительно удивленным, но вот незадача — я ему не верю.
— Я сказала, что не сплю с ним. И не спала.
— Я подумал, ты свободна. Вот и все.
— Хорошо, тогда ты можешь абсолютно честно сказать, что поцеловал меня просто потому что захотел, а не потому что услышал шаги брата на лестнице.
Смотрю, ловлю признаки лжи, но на самом деле их даже ловить не надо: Костя угрюмо молчит.
— Вы всегда используете людей, как шарики для пинг-понга? Сначала ты используешь меня, распуская о брате слухи, потом целуешь у него на глазах. Тебя, конечно, не должно волновать, что будет со мной, но это не вяжется с теорией про "нравишься".
— Тебя вообще-то никто не заставлял верить слухам, и уж тем более интересоваться ими у Сереги. Проверила правдивость? Нормально стоит?
В голосе Кости отчетливо звучит "сама виновата", и меня накрывает обидой. Он говорит то, в чем упрекают меня многие. В Элином саду: я была виновата, что не могла сдать деньги на очередные занавески. В парке: виновата в том, что не нарисовала пожилую и полную заказчицу семнадцатилетней воздушной ланью. В том, что не умею быть матерью, что не даю отпор Сереброву, что не умею держать язык за зубами.
И разбираться в людях не умею.
— Ты прав. Меня никто не заставлял тебе верить.
Потом я буду поражаться тому, что у меня хватило духа. Я подхожу к стене, снимаю с нее свой рисунок, достаю из рамки и рву на мелкие кусочки. Костя выглядит ошеломленным, открыв рот, он смотрит на мои руки, на то, как от замка и драконов остаются лишь разрозненные клочья бумаги.
— Оставайся здесь один, Костя. Ты сделал для этого больше, чем требовалось.
Порывом ветра распахивается окно. Обрывки рисунка разлетаются по комнате. Я выхожу, переступив через клочок, на котором нарисован темный дракон на фоне неба.
Никогда еще мне не было так паршиво, как сейчас. Я должна чувствовать что-то иное… прокручивать в голове это утро или, возможно, корить себя за удовольствие, которое получила. А не обижаться на весь свет и жалеть себя по кругу, уже даже неясно, за что.
ПМС, что ли?
Меня накрывает вдруг дикой паникой, прямо у дверей комнаты. Сергей не предохранялся, я даже не вспомнила об этом! И если в его здоровье я уверена, то беременность… дрожащими руками я лезу в телефон, где храню календарь, и выдыхаю: это действительно ПМС. Значит, шансов забеременеть нет? Или есть… как мало я знаю о собственном организме.
Вместо сна я сижу в интернете, гуглю последствия незащищенного секса и, к концу часа, отведенного Марине, уже смиряюсь с тем, что они неизбежны и ужасны. Потом становится смешно: в интернете даже насморк ведет к смерти.
Марина сама приводит Элю в комнату. Или наоборот, ей дорогу показывает Эля… на самом деле я злюсь на себя за то, что не встретила их сама, потому что мне не хочется, чтобы подруга видела комнаты, в которых нас поселили.
— Э-э-э… — ее ожидаемо пугает обстановка. — У него есть дети?
— Нет.
— Откуда тогда детская?
Умная Маринка. Боевая, такая со всем справится.
— Не знаю. Может, купил готовый дом и она там была.
Моя ложь звучит настолько неубедительно, что мне за нее адски стыдно. Но ничего в голову не приходит, никакого объяснения.
— Жень, ты уверена, что все в порядке? — спрашивает Марина. — И что этот Серебров… ну-у-у… нормальный?
А я вспоминаю, как мы занимались любовью, и в животе начинают порхать бабочки — совсем не метафорическое выражение в моем случае. Это действительно похоже.
— Он своеобразный, но не злой человек. Эле здесь нравится.
— Да, я как раз об этом. Смотри, вечером у нас концерт в музыкалке и утренник, для детей, большое представление, всякие игры на свежем воздухе, призы. Я подумала, может, возьму Элю с собой? Пусть побегает, поиграет. Вас же уже выписали, так?
Врач сказал, что для Элины нет противопоказаний возвращаться в сад или кружки, но я все равно колеблюсь. Не столько из-за других детей, сколько от того, что мы с племяшкой еще ни разу не были друг от друга так далеко.
— Завтра утром я ее привезу… ну Женьк, ну я же тоже соскучилась!
— Эля, — я решаю спросить виновницу кипиша, — ты хочешь с тетей Мариной на праздник?
— Да! — прыгает и хлопает в ладоши. — Хочу!
Вздыхаю. Мне придется научиться отпускать ее. В гости, на утренники, в поездки, в школу.
— Ты что, мне не доверяешь? — с улыбкой спрашивает Марина, но глаза у нее серьезные.
— Я рассчитывала, что отпускать ее с ночевкой начну немного попозже. Лет так через десять минимум.
Мы смеемся, а Элька радостно бежит собираться. Я предлагаю ей взять игрушек, чтобы дома у Марины не было скучно, но из всего богатства Эля неизменно берет своего любимого кролика, купленного Серебровым.
Я настаиваю, чтобы Марина и Эля со мной пообедали, не хочу оставаться одна и уныло жевать морепродукты под аккомпанемент тоски. Потом провожаю их, долго машу машине у ворот.
Ну вот. Теперь и Элька меня бросила.
Пишу смску Ане, что сегодня мы прийти не сможем, а затем медленно бреду по лесу к дому. Так странно… порой меня накрывают мысли о том, что я не справлюсь с воспитанием Эли. Поначалу я была в шоке, я не хотела становиться матерью в двадцать, я хотела учиться, развлекаться, влюбляться и рисовать. Но существовало слово "надо", и, стиснув зубы, я впряглась в опеку, потому что больше попросту никого не осталось.
