Стены, кажется, шатаются. Или это моя голова так сильно кружится от шока.
— Не поняла, Марин. В каком смысле убить?
— И я не поняла. А чего он хотел, выкидывая тебя из окна? Научить летать?
— Сережа сказал, мы поссорились, он вспылил, и я, защищаясь, не удержалась. Он сказал, это был несчастный случай!
Марина сначала бледнеет, а потом стремительно краснеет.
— Бли-и-ин, Женька, я же не знала, что он тебе не сказал… Боже, какая я идиотка! Женяя-а-а… милая, прости ты меня, тебе же врач волноваться запретил!
— Говори, давай, — неожиданно твердо говорю я.
— Но…
— Марин, лучше я поволнуюсь, чем буду считать Сергея убийцей.
— Денис действительно на тебя напал. Он заранее специально устроил пожар, чтобы лечь в больницу, стащил какое-то лекарство для наркоза. Потом выманил Сереброва, напал на тебя, отключил лекарством и выбросил в разбитое окно. И сбежал.
Теперь у меня трясутся руки. И начинает болеть голова.
— Жень… я не думала, что скажу это, но он тебя любит. И защищает так, как умеет. Пусть и не всегда… законными методами. Можешь и меня возненавидеть, но если бы ты умерла, я бы сама его прикончила. Жень, мне он никогда не нравился, ты это знаешь. Но мне с Серебровым не жить, а вот ради тебя он способен на многое. Это дорогого стоит.
— А если я не смогу быть с ним, зная, что он сделал?
— Значит, не будешь.
Только ответ дает не Марина. Мне отвечает Сергей, стоящий в дверном проеме. Мрачный, как сама тьма.
— А если я не смогу быть с ним, зная, что он сделал?
— Значит, не будешь.
Только ответ дает не Марина. Мне отвечает Сергей, стоящий в дверном проеме. Мрачный, как сама тьма.
Меня накрывает таким страхом, что я едва дышу. На миг кажется, будто передо мной тот же Сергей, что и год назад, дома у Дениса. Будто и не было всего этого, будто я не слышала его искренний смех и не обедала каждый день в больничной палате. Мне страшно не от того, что он разозлится, страшно, что я могу его потерять.
— А где Эля? — спрашиваю, чувствуя, как губы не слушаются.
— Переодевается. Она здорово вымокла, валяясь в сугробе после тренировки.
— Я ей помогу, — бормочет Марина и проворно выскальзывает из гостиной.
Я пытаюсь остаться спокойной, но сердце рвется из груди.
— Ты слышал наш разговор?
— Только его конец. Как ты узнала про Савельева?
— Хотела погуглить, что пишут о том вечере.
— Зачем?
— Я не знаю.
Мы стоим в паре шагов друг от друга. Стоит только протянуть руку и коснуться, но я не могу. Я не знаю, что чувствую, не знаю, что чувствует он.
— Что хочешь спросить?
Голос снова хриплый. Эта хрипотца меня немного пугает, она всегда появляется, когда Сергей пытается казаться спокойным.
— Не знаю.
— Я не выбрасывал его с моста, если тебе интересно. Он прыгнул сам.
Опускаю голову. Почему-то очень стыдно.
— Никто не собирался его убивать. Он поехал крышей. Возможно, думал, что выживет и сбежит, я не знаю. Я не буду тебе врать, Женя, строгие разговоры — это не мое. И легко Савельев бы не отделался. Может, и сдох бы. Я не могу сказать, что жалею о нем. Твое право считать меня убийцей. Но по крайней мере я не выбрасывал из окна его девушку или сестру.
Я молчу, потому что не уверена, что смогу выдать что-нибудь членораздельное.
— Если ты меня боишься, я могу снять тебе номер в отеле. Поставлю охрану и дам водителя, чтобы ездить на лечение и Элины тренировки.
Я всхлипываю, не выдержав, и Сергей прижимает меня к себе, гладит по волосам.
— Ну что ты плачешь, Кисточка? Что мне сделать, чтобы ты ничего не боялась?
— Я не боюсь. Рядом с тобой ничего не боюсь.
— А меня?
— Себя только. Нельзя бояться человека, который столько для тебя сделал. Прости меня. Я сказала это не подумав, я испугалась и… надо было рассказать, что Денис пытался меня убить.
— Я хотел тебя поберечь.
— Ты и так сберег.
— Если бы сберег, ты бы не провела три месяца в больнице.
— Зато я вернулась. И рада. Правда, я не хочу жить в отеле.
— Значит, оставайся. Поужинаем, потом посмотрим какое-нибудь кино. Тебе больно?
— Немного. Я пойду, приму душ и переоденусь к обеду.
Когда я прохожу мимо, Сергей останавливает меня, придержав за руку. Место прикосновения словно бьет током.
— Люди не меняются, Кисточка. И я все тот же. Но ты — единственная, которому не стоит меня бояться.
Мне адски хочется его поцеловать. Обнять, прикоснуться губами, ощутить снова сильные руки, смыкающиеся на талии, забыться и отключиться. Это не так уж и просто, гораздо сложнее, чем принять правду о несчастном случае, который вовсе не случай.
— Тогда пойду спасать кота, — улыбаюсь я.
— Сшей из него варежки, они отлично подойдут к новой шубке.
"Мя-а-ау!", — раздается откуда-то из-под дивана.
— Ну вот, тебя подглядывать прислали, а ты подслушиваешь, жопа пушистая, — недовольно бурчит Серебров.
Я иду к лестнице и думаю, что мы будем делать, если кот начнет на это прозвище откликаться.
— Женя! — окликает Сергей.
Оборачиваюсь.
— Не поднимайся по лестнице. Больно. Иди ко мне в комнату.
— Спасибо.
Да будь оно все проклято. Я не воспитатель, чтобы из плохого мальчика делать пионера. Я просто влюбилась. Имею право.
* * *
Никогда еще не радовалась так тому, что жива. Не наслаждалась обедом в абсолютной тишине, нарушаемой только бормотанием Эли. Не смеялась, глядя, как Элька носится по улице, валяясь к сугробах. Не пила с удовольствием безалкогольный глинтвейн, стоя у окна, за которым падал пушистый снег.
Наконец я могу поболтать с Мариной или лично уложить Элю спать. Рассказать ей сказку, спеть колыбельную, поцеловать на ночь и уйти вниз, чтобы продолжить вечер без детей и посторонних. Эля действительно выросла за три месяца: она спокойно спит одна, а если что-то нужно. без проблем может спуститься вниз и попросить. Должно быть, я слишком опекала ее, а едва круглосуточный присмотр стал невозможным, племяшка сама всему научилась.
В доме никого. Рита теперь работает стандартный восьмичасовой день, вечером уезжая к жениху — Сергей даже выдал ей водителя. Марина тоже вернулась к себе, Костя в Германии, учится обращаться с протезом. Элька спит, а значит, мы совершенно одни. Это обстоятельство слегка пугает.
