— Ты теперь всегда будешь задавать этот вопрос? Нет. Нога в порядке, голова тоже. Я рада, что вернулась. Ты мне снился.
— М-м-м, и что я там делал? Что-то очень неприличное, я полагаю, раз ты кончила, едва я начал.
— Ничего, — я смеюсь, — в моей коме ты оказался порядочным семьянином, а я — неряхой с ананасовым мороженым. Но даже там ты просил рисовать для тебя.
Молчу, тоскливо думая, что теперь и для себя нарисовать ничего не могу. Приходится заново ставить руку, привыкать ко всем материалам. Наверное, мои попытки смотрятся неплохо в сравнении с Элиными каракулями, но едва я смотрю на прошлый работы, хочется разреветься от обиды и бессилия.
— Когда-нибудь я снова смогу рисовать все, что ты хочешь.
— Конечно, сможешь. А до тех пор я полюбуюсь на натуру.
Он обнимает меня, кутая в одеяло. Я почти засыпаю, но не хочу отключаться, хочу лежать вот так, чувствовать тепло его рук и знать, что я в абсолютной безопасности. Что Эля сыта и счастлива, спит в своей кровати, что завтра я проснусь и снова окажусь погружена в ежедневные приятные заботы.
Порой мне жутко стыдно, но я влюблена не только в Сереброва. Я влюблена в его дом. В его заботу о нас. В его желания и в его возможности — хоть это и выглядит, как меркантильность, я не могу делать вид, что мне все равно на деньги. Я не могу равнодушно пожимать плечами, когда Эля получает дорогостоящие тренировки или когда мне дарят самые лучшие художественные материалы. Не могу не мечтать о море, не радоваться ужинам в ресторане. Пусть сочтут за слабость, но сопротивляться нереально.
— Врач запретил мне летать… — вдруг вспоминаю.
— М-м-м да, я что-то читал. Надолго?
— Полгода. Ты ведь хотел в Рим. Теперь не смогу…
— Полгода быстро пройдут. Всего шесть месяцев, как раз в мае отличная погода на Средиземном.
Май… как бесконечно далеко.
— А как дела у Кости?
— Нормально. Хотя он мало что присылает. Но к Новому Году будет здесь.
— А как вы празднуете новый год?
Сергей усмехается. Он лениво выводит пальцем на моей ключице замысловатые узоры.
— Никак. Давно не праздновали. А вообще я Новый Год в России уже лет десять не встречал. Что вы хотите на праздник?
— Елку, конечно. У вас есть. где купить елку? Ее можно поставить в гостиной… чтобы закрыть незаконченный рисунок. Я попробую закончить его, но рука еще…
— Ш-ш-ш. Не надо пока ничего заканчивать. Поставим елку. И в комнаты, если хочешь, по елке. Только игрушки и всю эту лабуду поедете выбирать женским коллективом, у меня поедет крыша, если я начну перебирать бусики.
Я смеюсь, представляя, какой восторг у Эли вызовет поездка за игрушками. Большой торговый центр, нарядные витрины. Можно устроить настоящую сказку, и подарков никаких не надо. Мне еще предстоит подумать, чем порадовать племяшку, потому что я не работала с лета, а после всех покупок Сереброва леденец от меня покажется ей ерундой.
Сергей замечает, как я мрачнею.
— Ну-ка, давай, рассказывай, что там в твоей головке опять придумалось.
— Это из-за Эли. Нужно придумать ей подарок, а я даже не могу рисовать на заказ.
— Же-е-еня-я-я-а-а, ну почему ты переживаешь из-за всякой ерунды? Неужели мы не купим ребенку подарок?
— Просто… я бросила ее на три месяца. Да, я болела, но… ее одевали чужие люди, воспитывали чужие люди… что я за мать вообще.
— Если бы у тебя, Кисточка, не было целой толпы людей, готовых одеть, накормить и защитить ребенка, она бы попала в приют. В этом тоже смысл родителей: создать ребенку окружение на всякий пожарный.
Он прав, если бы у родителей были такие друзья, как Марина или Сергей, если бы мы не остались одни, сейчас меня не мучили бы мысли, что я чуть не бросила Элю. И страшно подумать, что бы с ней сделали, если бы я попала в больницу при других обстоятельствах.
Сколько "бы" — надо уже запомнить, что все случилось так, как случилось. Радоваться хорошему, наконец.
— Мне, кстати, уже передали письмо Деду Морозу, они с Мариной писали ему вместе.
— Так, — я приподнимаюсь, — и что она хочет?
Но Серебров только загадочно улыбается.
— Не скажу.
— Так нечестно! Я должна знать! А если там что-то, что ей нельзя?
— Например? Наркотики, кальян и подписка на порнхаб?
— Очень смешно.
— Все скромно и в духе вашего семейства.
— То есть не скажешь?
— Неа. С меня — елки и подарки, с тебя — украшения и вся лабуда. Кстати, а ты почему Деду Морозу письмо не написала? Плохие девочки получают мешочек с угольками.
— Почему это я плохая?
— А кто меня нагло совратил? Ни стыда, ни совести!
Я задыхаюсь, не то от смеха, не то от возмущения, а может, от всего вместе. Мы пихаемся, как детсадовцы, до тех пор, пока я чуть не улетаю с кровати. Будто испугавшись, Сергей возвращает меня на место — укладывает себе на плечо и надежно фиксирует.
— Так что бы ты хотела на Новый Год?
— Ты мне столько всего надарил. У меня все есть…
— Подумай.
— Не знаю! — сдаюсь. — Что-нибудь от души. Недорогое. Существует такая вещь в природе?
— Проще аленький цветочек достать, — деланно бурчит Серебров, — вот сделаю тебе деревянную суповую ложку, будешь знать.
— Я согласна! Серьезно. Я люблю рукодельные вещи. Особенно твои.
— Ладно. Будем считать ты, Кисточка, напросилась сама. Потом, чур, не ныть. Дед Мороз — мужик, а мужики с намеками не дружат.
Мне кажется, я неспособна сейчас ныть или думать о подарках. Мне тепло и хорошо, глаза закрываются, я сплю не в больнице, а в руках любимого мужчины, наверху моя племяшка, в безопасности, сытая и счастливая. Просить чего-то еще — слишком нагло и слишком дерзко, судьба и так подбросила мне больше, чем я заслуживаю.
А еще я, кажется, придумала подарок для Сереброва. Надо только постараться, чтобы успеть.
Глава двадцать вторая
Элька любит мультики про диснеевских принцесс. Про Белль, про Ариэль, про Аврору. И сериал обожает, про сказочных героев в нашем мире, там тоже принцесс много. Она запоем смотрит все, что я ей включаю и готова наряжаться в красивые платья часами лишь для того, чтобы побегать по дому с волшебной палочкой.
А вот я думаю, что все мультики про принцесс — ерунда. И настоящие принцессы живут совсем не так.
С утра их ждет завтрак с чашкой кофе, йогуртом и горячими проводами принца на работу. Ребенок спит, экономка еще не на работе, а значит, можно беззастенчиво целоваться в коридоре. Или не только целоваться… Однажды нас все-таки кто-нибудь заметит, и мне будет очень неловко. Но Серебров — самый настоящий наркотик.
