Хочу придержать ее за руку, пока мы идем по коридорам, но Маира не дает — сопротивляется, одергивает руку, даже шипит в ответ.
— Я могу идти сама, — выплевывает зло, но я не слушаю.
Знаю я ее показную смелость, только меня не провести, не тот случай, она ведь снова не видит, значит в атмосфере планеты было что-то такое, что помогало ее зрению, а на корабле — все вернулось. Крепко удерживаю ее руку, не давая вырваться, не хватало еще, чтобы поранилась о стены.
— Не дергайся, все равно не отпущу.
— Ты обещал, — напоминает она низким голосом.
— А ты снова ничего не видишь, окажешься на поверхности — там сможешь сама передвигаться, а здесь будь добра — слушайся.
Маира смиряется, во всяком случае, больше не вырывается, понимая как бесполезны ее попытки, хоть и раздраженно дергается, когда я, как бы невзначай, задеваю чувствительные точки на ее запястье. Я улыбаюсь про себя от такой ее реакции. Мне нравится, что она реагирует на меня, возмущается, борется, мне по нраву эта игра. Не хочется ее отпускать, ой, как не хочется. Есть острое предчувствие чего-то необратимого. Будто это наша последняя встреча, последние минуты вместе. И это отчего-то приносит боль, а ведь мне давно уже не было морально больно. Странно, очень. Неужели я настолько привязался к рабыне, что отпустить ее причиняет мне такой дискомфорт? Не может быть. Не хочу в это верить, отгоняю странные мысли, и все же это ощущение не отпускает.
Острое чувство потери, неприятно бьет по нервам. Может, я зря это делаю? Зачем вообще? Когда меня интересовало мнение рабов? Когда мне вообще было до них дело? Я же могу оставить ее у себя силой, это было бы правильным, логичным, меня бы поддержал брат, вместо того, чтобы иронично смеяться, меня бы понял отец, и я не увидел бы больше его скептической усмешки, но почему-то не хочу… Сложно объяснить, но я хочу добровольного согласия, полного обладания, а его все нет и нет. Слова согласия так и не озвучены и добровольно она не сдастся. А вот резкое: «Отпусти. Ты обещал.», так и звучит из ее уст, приправленное острым сопротивлением.
Когда мы оказываемся на мостике, а отец удивленно осматривает нас. Я озвучиваю свою просьбу — дать Маире способ передвижения. Кивок согласия в ответ поражает, честно, не ожидал от отца такого легкого согласия. Мне бы понять, что им движет, но сложно анализировать ситуацию, когда сжимаю трясущуюся ладонь и думаю лишь о реакции Маиры на слова отца.
— Передвижение? Ладно. Можем даже подвезти к ближайшей цивилизации на планете.
Но Маира резко дергается в ответ, отнекиваясь. И все же отец, снова предлагает, что удивительно.
— Мы далеко сейчас от примитивных, подумай.
— Я бы хотела сама, — шепчет Маира, спустя некоторую паузу.
Видимо и она в замешательстве от слов моего отца, также как и я. Примитивные? Значит, планета обитаема. Не удивительно, учитывая все блага, которыми она богата, но все же за время проведенное здесь мы никого не заметили.
Отец кивает Маире и направляется к нашему небольшому ангару. На корабле есть несколько передвижных устройств в основном предназначенных для перевозки грузов, но, думаю, ей подойдет. Мы движемся следом. Маира спокойно идет рядом, даже не сопротивляется моему присутствию и моей руке, но вот легкая улыбка на ее лице — сбивает с толку. Неужто, так хочет оказаться подальше от нас, от меня? Неприятно от этого.
Когда же мы оказываемся возле небольшого грузоперевозчика, и отец, садясь за руль, выезжает наружу, Маира чуть ли не бежит вперед, спешит, будто боится, что мы можем передумать, что не так далеко от истины. Я следую за ней, поневоле отпуская руку, не буду же я бежать, да и помню про свое обещание — отпустить, когда она будет видеть снова. Однако, когда Маира оказывается возле грузоперевозчика и, пропуская отца, когда тот выбирается с водительского сидения, уверенно садится на водительское место, тотчас стартуя, проносятся мысли — как она научилась? Когда успела? А следом за ней — сожаление. Зря я отпустил ее. Зря… Я ведь думал она беспомощная или, что остановится в последний момент, передумает, но она даже не взглянула в мою сторону.
— Ты уверен? — разрезает тишину отец, наблюдая вместе со мной за удалением Маиры все дальше от нашего корабля.
— Да, — киваю, подтверждая решение, которое далось мне с огромным трудом. — Ты же знаешь, они сами решают, чего хотят, — взять хотя бы Хло, так разозлилась, что не женился, что уничтожила мою карьеру, жизнь.
— Пока они свободны, — напоминает отец, он прав, у нас либо женщины решают сами, что хотят быть с мужчиной, и все обоюдно, либо мужчины настаивают, и тогда нет и речи о добровольности, или же как с Хло — хитростью обвиняют понравившегося мужчину, чтобы точно испортить ему жизнь за отказ, — но она-то рабыня, да и далеко ей до наших женщин.
— Близко, отец, даже слишком, — отрицаю я.
— Тогда тем более не понимаю, как ты ее отпустил?
— Не смирится, не сможет, — заключаю я.
— Уверен? Многие смиряются, даже самые воинственные, — это он о нашей матери наверняка.
Сам-то он с ней не церемонился, как я с Маирой. Отец до сих пор восхищается ее силой, ведь мама держалась очень долго, не подпуская его к себе, даже когда оказалась заперта и понимала, что выхода у нее нет, кроме как смириться со своей участью и стать хорошей женой и матерью.
— Да, но в наших женщинах есть одно важное отличие — они никогда не покончат с собой, а Маира может. Думаешь, как мы здесь оказались? — Удивленный взгляд в ответ и мой утвердительный кивок, — да, представляешь, чуть не убила нас, и все из-за того, что я обманул ее, сказав, что мы летим на невольничий рынок, — разговорился я.
— А ты не собирался ее продавать? — Спрашивает отец.
— Нет, я оставил ее для себя, — хмыкаю про себя. Только сам же и отпустил. Глупость, не иначе.
— Летим домой или остановишь ее? — Спустя некоторую паузу спрашивает.
— Летим.
ГЛАВА 13. Маира
Зачем? Мысли скачут в моей голове. Почему? Что он хочет этим доказать, вызывая нежелательную разуму реакцию телу, прочерчивая невидимые линии от плеча к ключице свой большой ладонью? Это очередное его изощренное наказание? Пытка, которой он показывает, кто на самом деле владеет моим телом? Доказывает, что я давно не свободна, как бы ни барахталась, сопротивляясь, что хозяин у меня один.
Мурашки пробегают по коже от одного его прикосновения, тысячи искр простреливают разом, собираясь где-то внизу живота от его многообещающего шепота. Я не понимаю, о чем он говорит сейчас, мысли путаются, а в ушах нарастает гул, который так отчаянно хочется то ли прогнать, чтобы больше никогда не притрагивался, то ли усилить, чтобы снова увидеть звезды.
Я не хочу признавать очевидного, прогоняю странную реакцию тела, не верю сама себе, зажмуриваюсь, надеясь, что острая потребность в Аяксе, в его прикосновениях, в его мощном теле надо мной, во мне, — что так умело и ярко умеет возносить в другой мир, что хочется умереть, чтобы больше никогда не возродиться, оставшись навсегда запечатанной в мужчине, — пройдет, стоит мне оказаться подальше от него… тогда, быть может, я попытаюсь забыть обо всем плохом, что он сделал, попытаюсь снова жить, а не пытаться выжить… Я хочу кричать в ответ на его шепот, но он не дает, закрывает рот ладонью. Я не вижу его лица, наверное, мы на его корабле, а не на планете, отсюда снова потеря зрения, но мне и не надо видеть, чтобы прекрасно помнить вид его лица, а особенно — ненавистное выражение, когда он считает себя победителем. И это недалеко от правды, ведь он добился, чего хотел — моей нездоровой тяги к нему. И хоть я ненавижу это обстоятельство всей душой, но… когда его рука, сминая грудь, дотрагивается до моего тела, воспоминания ночи тут же врываются в сознание, сметая напрочь все щиты. Что-то во мне отчаянно желает, чтобы он продолжил, но я этой мысли не позволяю развиться, открещиваюсь от нее, пытаясь вспомнить последнее его наказание, но даже это не охлаждает мое тело, оно уже разбужено от долгой спячки. Помутнение рассудка, не иначе, ведь не могу же я на самом деле так отчаянно желать его? И все же жар, похожий на зуд покалывает между ног острыми иглами, напоминая о том, кто всему виной.
