В конце концов Иаков Второй кровавую вакханалию прекратил и Джефриса с Кирком отозвал, но отнюдь не из гуманизма, а по соображениям насквозь меркантильным. С казненных ничего не возьмешь, а на живых можно было сделать неплохой бизнес. Тысячу сто человек – и настоящих мятежников, и просто попавших под горячую руку, как Питер Блад у Сабатини, – продали в рабство на острова Вест-Индии, где плантаторы их покупали за 10–15 фунтов. Официально в рабство отдавали на десять лет, но фактически это была смертная казнь – в непривычном для них тропическом климате, да вдобавок работая на плантациях от рассвета до заката, белые выдерживали недолго. Этих несчастных, по точным данным историков, была тысяча сто. Деньги за проданную тысячу по решению короля получили его любимчики, за остальную сотню – королева. Двадцать девушек, поднесших Монмуту Библию при его вступлении в город Тонтон, король подарил фрейлинам супруги – они все были из богатых семей, и родители их за приличные деньги у фрейлин выкупили…
Монмута казнили. Вел он себя как личность жалкая и ничтожная (каковой, в общем, и был) – валялся у короля в ногах и чуть ли не сапоги целовал, вымаливая помилование. Король не помиловал – видимо, помнил и то покушение на него, в котором был замешан и Монмут. Незадачливый кавалерист лорд Грей купил себе помилование за 40 000 фунтов.
Разделавшись с мятежом и не наблюдая вокруг других, Иаков Второй форменным образом пошел вразнос. Его жестокость зашкаливала – в отличие от отца, а вот государственного ума – опять-таки в отличие от отца – у него не было ни капли. Ему и простого-то ума явно недоставало…
То, что началось потом, лично мне больше всего напоминает незабвенную кампанию по насаждению кукурузы при Хрущеве. Молодые поколения этого знать не знают, а я младшим школьником эти путаные времена застал…
Прокатившись в США и побывав на фермах в штате Айова, Хрущев прямо-таки очаровался кукурузой, в которой увидел великолепное средство накормить и людей, и скотину. Сама по себе идея была недурной – я до сих пор ностальгически вспоминаю большущие картонные коробки с кукурузными хлопьями, стоившие сущие копейки. Хлопья тогда готовили по совсем другой технологии, не той, что теперь попкорн, и они, поверьте на слово, были гораздо вкуснее нынешних. А стебли кукурузы, переработанные в так называемый силос, и в самом деле отличный и питательный корм для скота.
Существенная загвоздка в одном – в климате. Кукуруза – растение весьма теплолюбивое. Штат Айова, где она обильно произрастает, расположен даже южнее, чем наша Кубань. В моем родном Минусинском районе, где лучшие в Красноярском крае сельскохозяйственные земли и особый микроклимат (за что те места давно именуют «сибирской Швейцарией»), кукуруза как раз росла прекрасно. Нас, второклассников, возили как-то на экскурсию на колхозное кукурузное поле, разрешили побродить по зарослям и нарвать по паре созревающих початков. Это действительно были заросли – стебли раза в два выше меня, девятилетнего, не хуже, пожалуй, чем в штате Айова.
Вот только подхалимствующие партийные чиновники на местах, стремясь угодить лысому генсеку, заставляли сажать кукурузу буквально повсюду, и в тех местах, где она не могла уродиться по определению, чуть ли не у Полярного круга. «Царицу полей», как кукурузу быстренько окрестили, пропагандировали с величайшим размахом: многочисленные статьи в газетах, радиопередачи (телевизоров тогда было мало, но подключилось и ТВ, и даже детские мультфильмы). Разве что утюги (тогда еще частенько не электрические) о кукурузе как-то помалкивали…
В общем, Иаков принялся насаждать в Англии католицизм примерно так, как при Хрущеве насаждали кукурузу, – тупо и глупо, административным давлением, указами, которые так и подмывает назвать «директивами ЦК КПСС»…
Для начала попросил у папы римского прислать в Англию своего нунция, сиречь полномочного посланника. Папа долго не соглашался – был наслышан об Иакове и справедливо предполагал, что ничего хорошего от этой кампанейщины не получится. Потом все же прислал некоего отца Петра (я, циник, крепко подозреваю, что папа выбрал священника, которого в случае чего не жалко). Иаков при любом удобном случае гордо демонстрировал отца Петра публике, как дрессированную обезьяну (Господи, прости за такое сравнение!), заявляя: вот видите, Рим с нами! Народ от этого зрелища как-то не воодушевлялся… Отец Петр, человек определенно неглупый, помалкивал и агитационных речей не толкал.
Иаков основал в Лондоне несколько католических монастырей и выписал с континента множество монахов нескольких орденов в немалом количестве. Монахи разных орденов носили рясы разных цветов, и не исключено, что их лицезрение на улицах Лондона доставляло королю еще и чисто эстетическое удовольствие, которого лондонцы в большинстве своем решительно не разделяли…
Подобно дону Рэбе, Иаков «громоздил нелепость на нелепость». С членами парламента, занимавшими немаленькие государственные должности, и просто с высшими чиновниками он принялся вести приватные беседы, которые сам назвал «шептушками», – добивался, чтобы те одобряли его реформы. Тем, кто упорствовал, приходилось добровольно и с песней подать в отставку, а на их места король назначал католиков. Все это любви к королю среди управленческой элиты ничуть не прибавило, наоборот. В Тайный совет Иаков ввел отца Петра, что крайне не понравилось заседавшим там благородным лордам. Ту же политику «шептушек» король повел и в отношении членов городского самоуправления. Потом принялся за армию, в массовом порядке вытесняя оттуда офицеров-протестантов и заменяя их католиками. После чего и в армии его крепко невзлюбили, начиная от рядовых и кончая генералами. Недовольство армии правителем, как бы он ни звался, – вещь опасная. Протестантский священник Джонсон стал распространять письмо с осуждением «армейской реформы» и призывом к протестантским солдатам и офицерам хранить верность своей религии. Его приговорили к троекратному стоянию у позорного столба и прогнали плетьми по лондонским улицам, от тюрьмы Ньюгейт до Тайберна. Уши, правда, не отрезали и раскаленным железом не заклеймили – времена уже подошли относительно цивилизованные.
Ректором Оксфорда Иаков сделал католика. Однако, когда он попытался проделать то же самое с Кембриджем, Кембридж форменным образом взбунтовался и отбился от этакой чести.
Иаков потерял всякую поддержку англиканской церкви. Выпустил «Декларацию о терпимости», отменявшую все прежние законы, налагавшие на католиков ограничения, и велел, чтобы священники ее огласили во всех англиканских церквах. Из десяти тысяч священников согласились только двести, остальные отказались. Церковное «сопротивление» возглавили семь епископов во главе с архиепископом Кентерберийским Сэнкрофтом.
Иаков распорядился бросить их в Тауэр и судить Судом Королевской Скамьи за спешно изобретенное им новое преступление: «порицание правительства и высказывание мнения о государственных делах». Никакой пользы он от этого не получил, а вот навредил себе изрядно. Когда семерых епископов везли в Тауэр по Темзе, на берегах собирались толпы народа, падали на колени и молились за мучеников. В Тауэре охранявшие епископов солдаты и офицеры открыто пили за их здоровье и освобождение. Суд Королевской Скамьи был, в общем, карманным, как и присяжные, но и они, видя всенародное возмущение, решили не рисковать и всех семерых оправдали. При известии об этом принялись бурно ликовать не только лондонцы, но и солдаты пятнадцатитысячного корпуса, который король расквартировал под Лондоном, чтобы припугнуть всех недовольных…
