Ньюгейт, как и несколько других тюрем, сгорел дотла во время Великого пожара. (Кстати, один из самых известных историков Лондона Питер Акройд как раз и считает крепко заниженным официальное число погибших в шесть человек. Полагает, что это число следует значительно увеличить, включив в него многочисленных заключенных, которых никто не думал спасать.) Потом Ньюгейт отстроили заново, он стал не только тюрьмой, но и одной из достопримечательностей Лондона – новое здание было возведено с изрядным количеством «архитектурных излишеств» и даже украшено барельефом знаменитого лорд-мэра Лондона Дика Уиттингтона. Легенда о нем красивая: бедный юноша Дик, не найдя себе пропитания в Лондоне, собрался было город покинуть, но услышал в звоне городских колоколов пророческие слова: «Вернись, Дик, вернись, будущий лорд-мэр Лондона» (в советские времена по этой легенде даже сняли отличный кукольный мультфильм).
Преступный мир Лондона вовсе не был неорганизованной вольницей, наоборот, был устроен на манер сицилийской мафии. «Королем ночного Лондона» был гнуснопрославленный Джонатан Уайльд, крупнейший в городе скупщик краденого, наводчик и организатор городского криминала. Он вовсе не прятался в каком-нибудь окраинном притоне: жил в особняке, разъезжал в карете и был даже членом городского муниципалитета. О том, что он «крестный отец» лондонского дна, знала каждая собака, но власти его не трогали, Уайльд был им очень полезен. По заказу властей его подручные выслеживали, ловили и передавали куда следует преступников, по каким-то причинам понадобившихся судьям.
Новый Ньюгейт состоял уже из пяти «сторон» для разного рода злодеев и неисправных должников, «давильни» и подземных камер для смертников и особо опасных рецидивистов. Условия содержания по сравнению с прошлыми столетиями улучшились лишь самую чуточку: тюремщики, как могли, издевались над заключенными, в первую очередь безденежными, от которых не было никакого дохода. Насмерть, правда, не убивали, в отличие от старых времен. Бесстрастные хроники сохранили упоминание о вертухае по имени Джеймс Мэннинг, который не просто убил заключенного, а выбросил его труп на одну из главных городских улиц. За что получил несколько устных строгих выговоров, но не за сам поступок, а за то, что, бросив покойника посреди улицы, «учинил неприятность и великую угрозу шествовавшему по ней королю». В конце концов Мэннинг и его жена угодили за решетку, но опять-таки по другому поводу: Мэннингу велели убрать тело, но он несколько дней отказывался это сделать, вновь мешая прогулкам короля, да вдобавок вместе с женой произносил в адрес короля некие «стыдные слова», которые хронисты не решились запечатлеть на бумаге. Тут уж, конечно, посадили, но не в родной Ньюгейт, а на тогдашнюю «ментовскую зону» – тюрьму с гораздо более приглядным режимом содержания, где сидели в основном неисправные должники.
Даниэль Дефо в романе «Молль Флендерс», рассказывавшем о тяжелой судьбе проститутки из бедной семьи, устами своей героини описывает Ньюгейт: «И описать невозможно, как жутко мне стало, когда меня сюда ввели, когда моему взору предстали все ужасы этой мрачной обители. Шум, рев, вопли, проклятья, вонь и грязь – все мерзости, какие есть на земле, казалось, соединились тут, чтобы сделать тюрьму воплощением ада, как бы преддверием его». Между прочим, Дефо Ньюгейт описывал не по чьим-то рассказам, а на основании собственного опыта – он сам там однажды сидел за очередной политический памфлет…
Ввиду отсутствия полиции приходилось расправляться с уголовным элементом «своими средствами». Народ попроще, изловив карманника на месте преступления, лупцевал его как следует или долго окунал в ближайший колодец. Надо сказать, что это еще довольно гуманно – пару сотен лет назад городские власти имели право изловленного на месте преступника вешать без суда и следствия на ближайших воротах…
Еще о Ньюгейте. Было там и интересное местечко, не имевшее отношения к тюремным жестокостям – можно сказать, совсем наоборот. Справа от ворот располагался подвал, где торговали спиртным, – держал этот «салун» один из заключенных, отдававший тюремным властям большую часть выручки. Причем напитки там были на любой кошелек – те, кто победнее, довольствовались джином, который именовали «живая водица», «убийца печали», «утешитель», «еда и питье», «полный пансион». Зэки побогаче могли прикупить кое-что классом выше: «херес, янтарное канарское и сладостный ипокрас» (ипокрас – дорогое вино, обильно приправленное пряностями и специями). А главным лозунгом городского жулья был: «Ньюгейт или победа!»
Еще о городском криминале. В разных районах города была своя специализация. Центр чеканки фальшивой монеты находился в притоне близ Вестминстерского аббатства, который так и прозвали: «монетный двор». «В каждой комнате этого дома был свой тайник, все детали оборудования для производства фальшивых денег и сами работники в случае тревоги исчезали в мгновение ока, словно по волшебству».
На улице Флит-стрит (позже ставшей прямо-таки синонимом журналистики, когда там расположились многочисленные редакции) во времена королевы Анны помещалось около сорока «брачных заведений», причем как минимум шесть из них именовались «Рука и перо». Это были самые натуральные притоны, куда приводили молодых женщин и девушек из приличных зажиточных семей (предварительно опоив или подсунув тогдашней дури) и венчали со всевозможными мошенниками, а потом через связи и взятки выправляли совершенно законные брачные свидетельства – и по тогдашним английским законам деньги и все имущество жены оказывались в полном распоряжении мужа. Обходилось это брачным аферистам примерно в фунт, а найти на них управу было практически нереально (правда, «невест» из по-настоящему богатых семей трогать все же опасались, чтобы не получить серьезную ответку в лице молодчиков того же Джонатана Уайльда, которых родственники могли нанять за не такие уж большие деньги). Венчали в основном лишенные сана священники, но был и знаменитый деятель «со стороны» – бывший часовщик, который нашел себе более прибыльное ремесло, выдавал себя за практикующего священника, именуясь «доктором Гейнемом». Жил тут же, в собственном доме, и частенько гулял по Флит-стрит в шелковой мантии с белыми рентами. Выглядел, по словам тех, кто его знал, респектабельно и внушительно. Знавшие о его промысле местные маргиналы прозвали его «чертов епископ». Кстати, совсем рядом располагалась старейшая тюрьма Лондона Флит, от которой улица и получила название, но аферистов этакое соседство нисколечко не смущало – никакого неудобства от него не было.
И, наконец, самое интересное. В Лондоне в нескольких местах существовали отдельные дома и небольшие кварталы, где любой преступник, что бы он ни наворотил, мог воспользоваться «правом убежища». Действовало то самое правило, что в нашем отечестве когда-то звучало как «С Дона выдачи нет». По старинной традиции оказавшегося там субъекта нельзя было арестовать. Когда тогдашние блюстители порядка все же осмеливались туда сунуться, местные жители (те еще отморозки) сбегались с воплями «Убежище!» и «Бей ищеек!» – и в самом деле лупили незваных гостей от всей души, оставаясь всякий раз безнаказанными. Еще в 1720-х годах часть этих убежищ еще действовала. С представителями городских властей, пытавшихся навести там порядок и прихлопнуть мастерские по чеканке фальшивой монеты, обходились без всякого почтения: одного бейлифа «засунули в яму, куда сбрасывали содержимое отхожих мест», другого протащили перед толпой аборигенов «с говешкой во рту». Прикрыть эти убежища удалось только к середине XVIII в….Что любопытно, в Персии еще в начале XIX в. существовали похожие «убежища», в нескольких мечетях и «святых местах», именовавшихся «бешт». Сумевшего попасть туда персюка, что бы он ни натворил, нельзя было оттуда извлечь. Правда, персидские власти были более изобретательны, чем английские, – они частенько брали бешты в сущую блокаду, чтобы никто не мог пронести туда еду и питье – и частенько преступник, оголодав и измученный жаждой, сдавался…
