– Денег нет.
Матвеев хорошо знал об аварийном состоянии проводов. Он приехал на час раньше, чем мне велел, сам открыл кран на баллоне и умчался. Упал директор нарочно, хотел оказаться в больнице, иметь алиби на момент взрыва. Ну и что выходит? Я заявлюсь в указанный час, щелкну выключателем. И! Прощай, лаборатория, а вместе с ней и я. Не знаю, сколько женщин до и после меня в «пещере радости» побывало, но когда директор заговорил, что меня из-за секретности в Испанию не выпустят, я пригрозила сообщить правду о его утехах кому надо. Вот гад и решил одним махом избавиться от Гончарова и от меня.
Глава 37
Евгения потрясла головой.
– Сижу, значит, я за баками, сил нет даже пошевелиться. Понимаю, что надо бежать, а ноги не слушаются. Вдруг голоса. Глядь, идут два Петровича – Василий и Роберт. Первый сердится:
– Роб! Я помню, что вынул все из термошкафа, выключил его.
Шмелев возражает:
– Нет. Меня вдруг осенило: ты ключ от агрегата не брал! Нельзя до утра аппаратуре работать, сгорит!
Теребенько его кулаком в спину пнул.
– Паникер! Ничего не случится! А ключ ты мне дал.
Шмелев на своем стоит.
– Нет. Давай поспорим. Если я прав, ты мне бутылку коньяка поставишь. Коли ты аккуратно шкаф от сети отсоединил, я притащу тебе пузырь.
– Ладно, – согласился Василий, – имей в виду, я пью только дорогой, с пластмассовой фигуркой Наполеона на горлышке. Ты в курсе, сколько пол-литра стоит?
– Готовь деньги, – засмеялся Роберт.
– А-а-а, – протянул Теребенько, – то-то я гадал, зачем ты меня вытащил из дома, чтобы шкаф отрубить от сети. Неужели сам не мог на кнопку нажать? Теперь мне ясно. Ты уверен, что я накосячил, хочешь получить дорогую бутылку. Вот и потянул меня с собой. Хитрован! Но раскошелиться тебе придется.
Они отпирали дверь, разговаривали, потом вошли. А у меня сила в ногах появилась, я побежала со двора, оказалась на улице и услышала: «ба-бах!»
Евгения потерла щеки ладонями.
– Почему я их не остановила? А как объяснить, что я за мусорниками делаю? Крикнуть: не ходите наверх, там газ течет? Они аварийку вызовут, мастер баллон закрутит, ко мне пристанет, в угол загонит вопросами: «Откуда ты узнала про течь, зачем во дворе пряталась?» Припишут мне намерение НИИ взорвать, осудят, на зону отправят.
– Гадина, – прошептала Варвара Петровна.
– Мразь, – добавила Екатерина Семеновна.
– Вот из-за кого за отцом приехали, а мама его убила, в меня стреляла и с собой покончила, – пробормотала Оксана.
Женя продолжала говорить:
– В театре я еле высидела. Утром так голова болела, что я в поликлинику пошла. Там давление померили, за голову схватились, и в Боткинскую меня на «Скорой» доставили. Неделю там провалялась, времени хватило обдумать, как себя вести. Позвонила Лене домой, решила: если жена подойдет, трубку повешу. Но он сам ответил, я заявила:
– Все готово. Жду помощи с Испанией.
Он закашлялся, потом сказал:
– От своих слов я не отказываюсь.
Евгения неожиданно усмехнулась.
– Представляю, как мерзавец голову ломал: почему я жива, а Теребенько и Шмелев погибли? Но что бы он там ни думал, через месяц нас с испанцем расписали. Еще через месяц посольство мне визу выдало. Шлагбаум открылся: лети, Женечка, в счастливую жизнь! Самолет у нас был во вторник в восемь утра. В понедельник я подстерегла во дворе дома Матвеева его жену, вечно надутую от ощущения собственной значимости Зинаиду Тимофеевну, рассказала ей, как Леонид Гаврилович с бабами по вечерам развлекается. «Езжайте в понедельник, среду, пятницу, навряд ли сластолюбец расписание изменил». Ха! Я отлично знала: Зина эта ревнивая, а муж ее не хочет семью терять. Иногда во время веселья в «пещере радости» телефон в кабинете звонил. Так Леня без трусов туда несся опрометью, говорит: «Дорогая, прости, у меня совещание, потом звякну». И назад ко мне. Устраивается поудобнее и жалуется: «Ревнивая баба, а я иногда забываю сказать, что в министерство собрался. Вот она и ищет меня». Умора просто! Сообщила я ей про «пещеру радости», дала ключ от двери, через которую в лабораторию входила, пояснила: «Там все в руинах. Но лесенка из подвала на первый этаж железная, она уцелела. И в институте ничего не разрушено, там люди работают спокойно. Не верите? Сходите поздно вечером сами в НИИ. Объясню, как комнату с диваном открыть! Сами убедитесь, что живете с человеком, который вас за женщину не считает». И ушла. Не знаю, как она поступила, но мне резко полегчало. Это все. На всякий случай сообщаю: срок давности по взрыву давно истек. Но даже если это и не так, то меня российскому правосудию не достать. Поэтому все и рассказала, совесть очистила. Прощайте.
Экран погас. Все присутствующие молчали. У Зинаиды Тимофеевны исказилось лицо.
– Она не соврала. Была такая встреча на улице. Я в тот же день поехала в НИИ, прошла по битым камням, стеклам, лестница же была в порядке. Поднялась наверх, добралась до кабинета мужа. Он мне незадолго до того, как я Евгению встретила, домой позвонил, предупредил:
– Еду в министерство. Раньше десяти домой не жди.
Я не усомнилась в словах мужа, его стабильно три раза в неделю на ковер приглашали.
Зинаида закрыла глаза и прошептала:
– Я могла бы подумать, что девица врунья, ее кто-то из врагов мужа нанял. Леонид своими барскими замашками много кого из подчиненных разозлил. Но я была ревнива, вспыхивала спичкой, ум теряла. С первых дней совместной жизни предупредила: узнаю, что мне изменяешь, в тот же день один останешься. Леня поводов для подозрений не давал, всегда в кабинете к телефону даже во время важных совещаний подходил, говорил:
– Я занят сейчас, поговорим, когда освобожусь.
И через час перезванивал. Недоступен бывал, только когда в машине ехал. Мобильных тогда не было.
Я поднялась в его кабинет, там было пусто, никого. Ну и открыла тайную комнату. Зрелище оказалось не для слабонервных. Леня и девка на диване, она меня увидела, завизжала. Муж вскочил.
– Дорогая, это не то, о чем ты подумала!
Даже мне смешно стало. Стоит голый, рядом шлюха, и «не то, что ты подумала». Интересно, какие, по его мнению, мысли мне в голову должны были залететь? Что они над диссертацией работают? Ха!
Лицо Зинаиды осунулось.
– Сгребла я их одежду. Очень трогательно его брюки с ее платьем вместе в кресле лежали, схватила туфли проститутки. Выбежала в коридор, распахнула окно, шмотье на улицу швырнула, ни слова не произнесла. Потом ушла молча. Девке той с виду лет пятнадцать-шестнадцать было. Она омерзительная, и, что совсем противно, на груди у нее было большое родимое пятно, как бабочка. Фу! Терпеть не могу насекомых. Тьфу! Открылись у меня глаза на регулярные поездки мужа в министерство. Я его сразу возненавидела! Да так сильно, что потом фамилию поменяла, была Матвеевой – стала Маркиной!
