ПРОЛОГ
Они ненавидели меня, а я был этому даже рад. Ни один из них не мог понять, что кроется у меня внутри, а значит, в это нутро никто не должен быть и допущен. В нем и так нет места ни для кого живого — только для сотни демонов, которые живут у меня под кожей. Раньше я даже пытался давать им имена, но сбился на втором десятке. Да и ни к чему это. Я призываю их совсем другим способом.
Внутри меня нет места ни для кого живого.
Не было. До сегодняшнего дня.
Она не была необычной, выделяющейся из толпы или особенной. Она — одна из тех, кто окружал меня каждый день на протяжении восемнадцати лет моей жизни. Но сегодня, когда она обернулась ко мне и улыбнулась — да, клянусь адом, она мне улыбнулась, — все изменилось.
С этой улыбкой она начала впитываться внутрь меня, а я ни черта не мог с этим поделать. Все происходило помимо моей воли. Или я лгал себе, а сам отчаянно желал того, чтобы она стала моей частью?
Да, я желал этого. Так, что зубы сводило. Так, что едва сдерживался, чтобы не сделать хоть что-то.
Но я слишком грязный для нее, поэтому мне лучше оставаться в стороне. Может, хоть так я смогу ее обезопасить?
ЧАСТЬ первая.
Первый ход.
Больше всего я ненавидел алгебру. Не потому, что был идиотом, как половина моих одноклассников, которых бы давно пора было отправить из школы ко всем чертям. Не потому, что знал — эта сложная ахинея, состоящая из стремных цифр и якобы логических цепочек никогда мне не пригодится.
Я ненавидел ее из-за Сергея Ильича. Молодого препода, который с первой же минуты, как вошел в кабинет, где мы готовились к уроку, начал до меня докапываться.
С каким удовольствием я начистил бы ему морду. Разбил ее, заставив его умываться кровью. Но продолжал терпеть. Каждый его взгляд, полный презрения. Каждую якобы заумную шутку, отпущенную в мою сторону.
Но в тот день, когда этот урод просидел минут десять, безотрывно глядя на Соню, желание убить его как-нибудь особенно кроваво и мучительно стало зашкаливать по всем параметрам.
— Романов, к доске.
Б*я. Только не это.
Начиная злиться, я отпихнул от себя парту, которая ударилась о стул сидящей передо мной Рождественской. И тут же услышал ехидный комментария Саврасова:
— Ром ща опозорится снова.
Раздались смех и шепотки. Я прошел к доске, спиной чувствуя на себя десятки взглядов. Но самым важным было для меня в этот момент, как смотрит на меня она. Тоже ржет, как и остальные? Или отвернулась, потому что я в принципе ей неинтересен?
— Саврасов, если ты не заткнешься, я тебе нос сломаю после урока, — мрачно пообещал я Пашке. На Соню не смотрел — не хотел видеть того, что успел себе нафантазировать.
— Слышь, ты?
— Замолчали оба.
В голосе Ильича — стальные нотки. Это даже интересно. Я много раз думал о том, что будет, если разозлить этот урода так, что он сорвется на мне?
— А ты, Романов, если продолжишь, схлопочешь двояк раньше, чем успеешь получить задание.
Он так и сказал. Двояк. Гон*он штопаный. Возомнил себя кем-то вроде предводителя этих шавок. А они и рады ему в рот смотреть. Надо только научиться не думать о том, что дико хочу знать, как смотрит на него Рождественская.
У доски я принял невозмутимый вид, ожидая, когда Ильич разродится заданием. И заранее зная, что "неуда" мне не избежать. В принципе, может и стоило продолжить задирать Саврасова и получить пару авансом?
Надиктовав пример — я мог поспорить, что специально для меня он выдумывал их с особым извращением — Ильич откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и принялся ждать, когда я решу сложную комбинацию цифр.
В классе повисла тишина. Такая звонкая, что казалось, режет нервы. Я все же не удержался и бросил быстрый взгляд из-за плеча на Софию. Она хмурилась, глядя то на меня, то на Ильича. Закусив нижнюю губу, будто удерживала себя на месте, чтобы не сказать чего-нибудь эдакого. Повернувшись обратно, быстро написал ответ и отложил кусочек мела.
— Я все.
— Садись "два".
Ожидаемо. Отряхивая руки, я усмехнулся. Взглянул на Ильича, который скривился в ответ. И тут же услышал то, что заставило меня замереть на месте, так и не дойдя до своей парты.
— Сергей Ильич, вы неправы.
— Рождественская, прости, что?
— Не за что ставить Диме двойку. Он же все решил.
Это настолько неожиданно — прежде всего, для меня — как удар поддых. Она решила за меня вступиться? Дура. Смысла в этом ровно столько, как в примерах, которые Ильич выдает нам в огромных количествах, будто мы все повально после школы отправимся в технические ВУЗы. Но сейчас Соня осознанно идет на конфликт, только причин этого жеста доброй воли я понять не могу.
— Рождественская, если будешь адвокатничать, влеплю двояк следом.
— Адвокат дьявола, — ржет со своего места Саврасов, и почти весь класс вновь охватывает приступ неуемного веселья.
— Но Романов все решил, — настаивает на своем Соня.
Нет, она точно дура.
— Он решил не так, как я вас учу. Или я тут своего рода "говорящая голова"?
На этом конфликт исчерпан. Ильич возвращается к изучению журнала, шепотки так и не умолкают, а я сажусь обратно за последнюю парту. Кажется, Соня оборачивается ко мне. Кажется потому, что я не смотрю. Натягиваю капюшон пониже. В уши вставляю капли наушников. Ильич уже выполнил свою миссию на сегодня, потому вряд ли станет докапываться снова.
А Рождественская пусть смотрит, сколько влезет. Я же решил оставаться в стороне — значит, отступать от этого решения не стану.
— Не занято?
— Нет.
Не сразу понимаю, что Соня обращается ко мне. Стоит рядом, держа поднос с какой-то едой и опять улыбается.
— Я спросить хотела.
Она выглядит смущенной. Оборачивается на оклик, заправляет волосы за ухо. Качает головой в ответ на вопрос подруги и, будто решившись, устраивается напротив меня. Мне приходится сложить руки на груди, надвинуть капюшон на глаза, как будто это может помочь мне спрятаться от ее взгляда. А в нем что-то такое, чему я даже названия дать не могу. Никто и никогда не смотрел на меня так. Будто ей действительно не все равно.
— Спрашивай и проваливай.
Улыбка сходит с ее лица, а я, мысленно чертыхнувшись, в последний момент успеваю сдержаться и не извиниться за то, что сказал. Ей действительно лучше свалить ко всем чертям. Чем дальше от меня — тем лучше. И мне, и ей.
