– Так. Мы думали, что Бешеный Пес – чья-то кличка. Так вот, теперь у меня возникли сомнения – кличка ли это?
– А что это может быть?
– Не знаю. Человек, который разговаривал со Стеллой, сказал, что «Бешеный Пес» – лучший банк мира. И что они его контролируют. Что, если это в самом деле банк?
– Пол… Я родился и вырос в Нью-Йорке, такого банка здесь нет. Думаю, он просто образно выразился.
Музыка и слова рекламы в радиотелефоне смолкли. Через несколько секунд послышались шаги, еще через несколько секунд – звук запираемой двери.
– Все, они ушли, – сказал Молчанов.
– Черт, Пол… Они говорили о тридцати девяти миллионах. Ты ведь знаешь, моя главная задача сейчас – выяснить, где находятся эти деньги.
– Пока мы знаем только, что эти деньги, около сорока миллионов, как-то связаны со Стеллой, с человеком, который с ней разговаривал, с Пятьдесят второй улицей и с Бешеным Псом. Думаю, чтобы выяснить, где находятся эти деньги, этого явно недостаточно.
– Ты прав, недостаточно. Постой… Ведь твоего Шершнева впервые засекли как раз на Пятьдесят второй улице?
– Да, в первый раз его засекли там.
– Значит, он как-то связан с этим Бешеным Псом?
– О том, что Шершнев как-то связан с Бешеным Псом, я знал с момента, когда получил перевод записки, которую нашел в кармане пиджака на даче. Но, как видишь, мне это мало что дало.
– Теперь я с этой Стеллы не слезу. Буду записывать все, что она скажет.
– Знаешь, с каким человеком она сейчас разговаривала?
– Нет. С каким?
– Фамилия этого человека Сердюков, кличка Сардор. Вот, посмотри, – протянул фотографию. – Это он.
Взяв снимок, Джон спросил:
– Чем он примечателен?
– Примечателен тем, что именно он опоил меня чем-то в ресторане «Яр», вывез оттуда, сфотографировал в объятиях Стеллы, затем убил из моего пистолета майора ФСБ и положил рядом со мной, не забыв засунуть под сиденье машины мой пистолет с моими отпечатками пальцев. Если я смогу найти здесь этого человека, я, возможно, буду оправдан. Оставь фото, оно может тебе пригодиться.
Изучив фотографию, Джон заметил:
– Я это учту. Что теперь?
– Отвези меня на то же место. Скоро пять, мой Пилон наверняка меня ждет.
Когда Джон остановил машину между Пятой и Шестой Брайтонскими улицами, Молчанов снял пиджак, рубашку и галстук и натянул на себя бывшие до этого на нем серую тенниску и черную кожаную куртку. Надел парик и усы.
– Все, Джон. Здесь больше встречаться не будем, я не хочу, чтобы брайтонская братва запомнила твою машину.
– Как скажешь. Тогда где встретимся?
– Сделаем так: завтра в девять утра подъезжай к Рокфеллер-центру. Я буду там тебя ждать.
– Договорились. Пока.
– Пока.
Перекинув сумку через плечо, Молчанов вышел и направился к дому номер 3152 по Шестой Брайтонской улице.
Когда он вошел в квартиру, Пилон сидел перед телевизором. При его появлении махнул рукой:
– Петруха, привет. Хорошо, ты пришел, как раз переведешь. Классный фильм, но я ж ничего не понимаю.
Сев рядом с Пилоном, Молчанов спросил:
– Как прошел день?
– Хорошо. Посмотрели с Бриком Нью-Йорк. Час назад позвонили Волох и Влас.
– Что сказали?
– Они предлагают встретиться завтра в двенадцать дня в ресторане «Русский самовар». Знаешь, где это?
– Знаю. Это на Манхэттене, на Восточной Пятьдесят седьмой улице.
– Я в этом ни хрена не понимаю. Я связался с Бриком, он сказал, завтра меня туда отвезет. А потом заедет за мной, чтобы привезти сюда.
– Какие у них условия?
– Они хотят, чтобы нас было трое. Чтоб разговор шел только между ними и мной и никого не было ни с их стороны, ни с моей. Мне это как раз подходит.
У Молчанова был свой взгляд на условия, предложенные Пилону Волоховым и Власиком. Помолчав, сказал:
– Дмитрич, они могут тебя смарьяжить
[6].
– Петруха, что тут марьяжить? Мое дело простое – увидеть их. Не по телефону, не письменно, а лицом к лицу. И сказать, чтобы не засаживали фуфло и отдали Гону три лимона.
– Дмитрич, смотри. Я б знаешь на твоем месте что сделал?
– Что?
– Подстраховался бы.
– Петруха, как?
– Давай я в этом «Русском самоваре» тоже окантуюсь, только за другим столиком. На всякий случай. Посмотрю, как они себя будут вести.
Пилон потер щеку:
– Черт… Вообще, конечно, если бы ты там был, мне было б легче. Со стороны б они тебе прорисовались.
– Значит, все, я там завтра окантуюсь.
– Но ведь тебя им, сукам, наверняка обрисовали эти козлы, которые вчера к нам приходили. Если Волох и Влас тебя просекут, вонь поднимут, скажут, условие не соблюдено.
– Никакую вонь они не поднимут. Я буду не в том виде, в каком сейчас.
– А в каком?
– Вот в таком.
Молчанов снял парик и усы. Некоторое время Пилон ошарашенно разглядывал его. Покачал головой:
– Петруха, ну ты даешь… Еш-клеш, как это у тебя получается?
– Получается. Дмитрич, значит, договорились: завтра примерно в полдвенадцатого я сажусь за столик в «Русском самоваре». И шухарю за вашим сходняком. Лады?
– Петруха, лады, конечно. Что б я без тебя делал…
– Что-нибудь да делал бы. Ты как, страшных снов не боишься?
– Страшных снов? Петруха, в детстве боялся, был грех. А сейчас нет.
– Тогда посмотри. – Молчанов протянул «Нью-Йорк пост». – Узнаешь?
Вглядевшись, Пилон присвистнул:
– Еш-клеш, это ж Гоша. Да?
– Да.
– А что тут написано?
– Написано, что вчера неподалеку от нашего дома кто-то выбросил из машины жмурика со многими дырками. И что позже этот жмурик был опознан как Леонид Гойхман по кликухе Гоша.
– Ну, понт… Значит, Брик слово сдержал.
– Сдержал.
– Ну тихушник… Мне, гнида, ничего не сказал.
– А зачем ему тебе говорить? Он бугор, а бугры о таких делах не базарят.
– Верно. – Пилон отложил газету. – Черт, фильм-то кончился.
– Ничего, еще успеешь насмотреться.
– Ну что, давай спать? В Москве-то уже ночь.
