– Мистер Охрименко, у нас тюрьма строгого режима. По уставу я обязан вас обыскать.
– Пожалуйста.
– Это наружный обыск. Будьте добры, повернитесь ко мне спиной.
Молчанов повернулся спиной. Охранник бегло похлопал его под мышками, по спине и по ногам.
– Все в порядке, мистер Охрименко. Можете забрать все, что вы выложили. И следуйте за мной.
Рассовав по карманам свои вещи, Молчанов двинулся за охранником. Они подошли к лифту, поднялись на второй этаж.
Когда они вышли из лифта, охранник сказал:
– Вот помещение для свиданий. Вы должны войти туда и назвать стоящему там служащему свою фамилию и фамилию того, с кем вы будете разговаривать. Он покажет вам, куда сесть.
Большая комната, куда он вошел, была разделена на две части перегородкой из пуленепробиваемого стекла. С обеих сторон перегородки тянулись столы, разделенные на секции. С той стороны перегородки места в секциях занимали заключенные, с этой – те, кому было разрешено свидание. Здесь, в этой половине, стоял легкий гул голосов.
Чтобы заключенные и их гости могли говорить друг с другом, каждая секция была снабжена микрофонами и динамиками.
Стоявший у входа охранник взглянул на него:
– Сэр?
– Моя фамилия Охрименко. Я должен встретиться с Пономаревым.
– Вот ваша секция, мистер Охрименко. Садитесь, я уже сообщил, что вы здесь. Пономарев будет вот-вот.
Молчанов сел и почти тут же увидел Пилона. На нем была голубая тюремная роба с пришитым к левой стороне груди номерным знаком.
Сев, Пилон помахал рукой:
– Здорово, Петруха. Хоть ты подвалил. Как ты?
– Здравствуй, Дмитрич. Я что, как ты?
– Да никак. Загнали, суки, сюда ни за что.
– Условия какие?
– Условия хорошие, просто класс, кормят, как в ресторане, можно смотреть телик. Но кича есть кича, что об этом говорить.
– К тебе кто-нибудь приходит?
– Из своих только Брик. Приходят еще корреспонденты, я от скуки иногда выхожу, говорю с ними. Что там, на воле?
– Могу сказать, что ты стал известным человеком в Америке.
– Слышал. Брик говорит, пишут обо мне, будто я самый большой бугор в русской мафии? Это точно?
– Да, пишут примерно это.
– Суки. Сделали меня паровозом
[8]. Гон меня вложил, знаешь?
– Знаю.
– Сучара… Сам же меня сюда послал и сам же вложил.
– Он соблюдает свой интерес.
– Волоку, не лох. Ладно, я ему соблюду. Петруха, я хотел поговорить с тобой без булды. Сейчас – только ты и я. Не будем раскидывать понты. Лады?
– Лады.
– Значит, Петруха, без понтов. Твоя настоящая фамилия Молчанов?
Выждав, Молчанов сказал:
– Извини, Дмитрич, но на этот вопрос я тебе отвечать не буду.
– Петруха, и не отвечай. Я ведь все волоку. Расклад такой: они меня кинули. Теперь я их кину. Поэтому я тебя и вызвал. Волокешь?
– Примерно. Но не до конца.
– Сейчас будет до конца. Гон меня вложил, как последнего пуфика. Он думал, я все стерплю, как гнутый чеграш и фраер. Но я не чеграш и не фраер, об этом он забыл. Не подумал, дубарь, что я тоже могу его вложить. Так я его сейчас вложу. Облегчу душу. Брик сказал, они могут мне вломить десятку. То есть отбарабаню до конца жизни. Ладно, буду барабанить, но хоть с облегчением. – Пилон усмехнулся. – Сейчас, Петруха, поймешь, куда я гну. Я, пока тут торчал, просек, кого ты раскручиваешь. Ты раскручиваешь Сардора и Колера. Как, в мазу?
– Дмитрич, опять не могу ответить на этот вопрос.
– Не отвечай, мне твой ответ не нужен. Так вот, все башли Гона – у них.
– Что значит «башли Гона»? И что значит «у них»?
– Башли Гона – значит башли Гона. А у них – значит у Сардора и Колера. Не знаю точно, где они держат эти башли, знаю только, что здесь, в Нью-Йорке. Ты ведь Нью-Йорк знаешь хорошо?
– Хорошо.
– И знаешь, где Восточная Пятьдесят вторая улица?
– Конечно.
– Так вот, на этой улице есть какая-то обменная касса. Они ее называют кеш-кассой. Место, где меняют деньги и принимают чеки. Об этой кассе мне сначала сказал Гон, когда мы с ним у меня киряли. Сказал впроскок, но я запомнил. Так вот, эта обменная касса – «крыша», под которой Сардор и Колер держат большие бабки. С этой кассой также связан Шерхан. Знаешь Шерхана?
– Нет. Кто это?
– Шерхан раньше держал все обменные пункты валюты в Москве. Потом его забарабила контора, но он как-то выкрутился. И слинял из Москвы вглухую. Я ему делал мастырки, было дело.
– Дмитрич, опиши, какой он из себя, Шерхан?
– Такой… среднего роста, светлой масти.
– Особые приметы есть?
– Особые приметы… Сейчас… Есть у него родинка, вот здесь. – Пилон ткнул пальцем в правый висок.
– Вообще, откуда он?
– Памирец, из Афганистана. Только ты забудь о Шерхане, а запомни про эту кассу. И учти, в таком месте, где Сардор и Колер держат бабки, одного выхода не бывает. Их там много.
– Понял. Спасибо, Дмитрич.
– Тебе спасибо. Ты единственный, кто ко мне отнесся по-человечески. Я ведь помню, как ты предложил мне затихариться. Тогда, в «Русском самоваре».
Почувствовав, что его тронули за плечо, Молчанов обернулся. Стоящий над ним охранник сказал:
– Мистер, прошу прощения, ваше время истекло.
– Хорошо. Я только попрощаюсь.
– Давайте скорее, а то мне влетит.
– Что он? – спросил Пилон, за которым теперь тоже стоял охранник.
– Говорит, наше время истекло.
– Понятно. Ладно, все, Петруха. Думаю, ты просек. То, о чем мы базарили сейчас, должно умереть.
– Дмитрич, конечно. Если что-то нужно принести, сделать, скажи. У меня есть возможности.
– Мне ничего не нужно. Давай, счастливо.
– Счастливо.
Конвоир, стоявший рядом с Пилоном, тронул его за плечо. Встав, Пилон вместе с ним вышел из комнаты.
– Спускайтесь вниз, – сказал Молчанову охранник. – Я предупрежу сержанта, чтобы он отдал вам документы.
Получив у сержанта паспорт, Молчанов вышел на улицу. Пошел к тюремной стоянке, сел в «гранд-чероки».
– Видел Пилона? – спросил Джон.
– Видел. Только давай отъедем отсюда, очень уж здесь мрачно.
