«Он пытается добраться до меня», — подумал я.
Сквозь холод и отчаяние пробилась нежность. Несмотря на все наши ссоры, мы с белкокотом спасали друг другу жизнь больше раз, чем каждый из нас смог бы сосчитать; а теперь он хотел умереть рядом со мной.
Я протянул руку — только для того, чтобы обнаружить, что он не приближается. Вообще-то он уползал от меня прочь.
Я упоминал, что белкокоты — неблагодарные маленькие бесстыдники? Мой так называемый деловой партнер не тратил последнюю унцию сил, чтобы мы могли вместе встретить конец; это не было неким последним оплотом нашей дружбы. Нет, вместо этого мохнатое чудовище медленно пробиралось к трупу боевого мага.
— Что ты делаешь? — спросил я.
Ответа не последовало.
Рейчис просто продолжал дюйм за дюймом ползти к своей цели. Когда он, наконец, лег у головы трупа, пыхтя и задыхаясь, я встревожился — не спятил ли белкокот и не принял ли мертвеца за меня. Дрожащей лапой он потянулся к немигающим глазам мага, которые слепо таращились в темнеющее небо. И тут я понял, что задумал Рейчис.
— О, во имя всех моих покойных предков, — выругался я, — скажи, что ты не собираешься…
С проворством, порожденным практикой — обширной практикой, — Рейчис пустил в ход когти, чтобы выцарапать глаз человека. Потом широко открыл пасть, уронил в нее отвратительный вязкий шарик и раскусил.
— О, — восторженно простонал он, — как вкусно.
— Ты омерзителен, ты это знаешь?
Я не уверен, что те слова и вправду слетели с моих губ. Именно в этот момент я потратил скудные остатки своих сил, чтобы стошнить.
— Вкуснятина, — пробормотал он, жуя, а потом шумно сглотнул.
Мало кто знает, что у белкокотов есть всего одна, но еще более отвратительная привычка, чем манера поглощать пищу — после трапезы они упорно смакуют подробности вслух.
— Знаешь, — начал Рейчис с довольным вздохом, — я мог бы побеспокоиться, что не смогу переварить глаз, поскольку лицо парня сгорело и все такое, но он оказался идеальным. Немного хрустящим снаружи и мягким и теплым внутри.
Он протянул лапу к другой стороне лица покойника.
— Хочешь левый? — спросил он, сопроводив предложение негромким рыком, чтобы дать понять: он не серьезно.
— Я — пас. Разве из-за этого тебе не захотелось еще сильнее пить? Мы скорее всего умрем от недостатка воды, чем зачахнем от голода.
— Веский довод.
Рейчис подтащился ближе к груди человека: после нашей дуэли большая рана в ней оставила лужу крови. Белкокот начал лакать кровь. Он приостановился, заметив, что я в ужасе таращусь на него.
— Наверное, тебе тоже надо попить, Келлен. В ней должна быть какая-то вода, верно?
— Я не пью кровь. И не ем глаза.
Белкокот саркастически зарычал:
— О, верно, потому что твои кулинарные пунктики важнее нашего выживания.
Я не смог придумать подходящего ответа. Судя по всему, Рейчис прав. Я понятия не имел, способен ли человек и вправду получить из крови достаточно влаги, чтобы это изменило положение вещей, или меня просто стошнит? В любом случае я не смог заставить себя выяснить это, поэтому просто полежал несколько минут, ничего не делая, только слушая, как Рейчис с энтузиазмом лакает. Закончив пить, он лег на бок и окликнул меня:
— Келлен?
— Да?
— Я понимаю, тема вроде щекотливая, но…
— Что?
— Ну, когда ты умрешь, ничего, если я съем твой труп? — И он торопливо добавил: — Я имею в виду — будет лучше, если один из нас выживет, верно?
Собрав немного из оставшихся сил, я отвернулся от него, перекатившись на спину, — плевать на боль, вспыхнувшую в ранах. Я не хотел, чтобы последним, что я увижу в этом мире, стала залитая кровью морда белкокота, размышляющего, что съесть сначала — мои глаза или мои уши.
Высоко над головой, за пределами мелочных забот жалких смертных, оживали тысячи крошечных искр. Хотя Золотой Проход был засушливой, непригодной для обитания адской дырой, ночное небо здесь могло устроить настоящее шоу. Я сделал вдох, но мое горло перехватил болезненный спазм — рефлекс, вероятно, вызванный тем, что я слишком долго обходился без воды.
«Я здесь умру».
Слова вторглись в мой разум так же внезапно и с такой же силой, как железные связывающие чары.
«Я и вправду умру этой ночью, убитый каким-то засранцем, наемником джен-теп и собственной глупостью».
Я почувствовал, что начинаю плакать, и поднял руки, чтобы дрожащими пальцами вытереть слезы, которых не было. Наверное, я всхлипнул, потому что Рейчис застонал.
— О, великолепно, ведь проливание слез непременно поможет сберечь воду.
Белкокоты не очень понимают, что такое сочувствие.
Обычно, когда я попадаю в беду, мое выживание зависит от своевременного прибытия некой рыжеволосой картежницы по имени Фериус Перфекс. Я буду стоять на коленях, умоляя какого-нибудь чокнутого, у которого случайно оказалось средство против Черной Тени, в ожидании клинка (или палицы, или арбалета, или заклинания огня, или… в общем, вы ухватили мысль), когда совершенно внезапно появится она.
— М-да, разве вы двое не выглядите такими же нервными, как два склочных хорька, дерущихся из-за папоротника, — скажет она.
Вообще-то она никогда не говорит именно это, но обычно нечто столь же нелепое.
— Не осмеливайся вмешиваться, аргоси, — закричит в ответ маг (или солдат, или наемный убийца, или случайный раздражительный тип).
Фериус на полдюйма сдвинет повыше свою шляпу, сунет руку в карман жилетки, чтобы достать курительную соломинку, и скажет:
— Я далека от того, чтобы вмешиваться, друг, но почему-то привыкла к этому тощему парнишке, которого ты, похоже, собираешься разделать. Придется любезно попросить тебя отвалить.
А потом? Ну, драка-драка-драка, умная реплика, верная смерть, почти невозможный дерзкий подвиг, враг лежит, последняя умная реплика — обычно в мой адрес, — после чего я спасен. Так бывало с тех пор, как я покинул родные земли в свой шестнадцатый день рождения.
Только теперь все было по-другому. Шесть месяцев назад я бросил Фериус, мою наставницу на пути аргоси, и Нифению, которую некогда любил. Бросил, потому что выяснил: мой народ никогда не перестанет преследовать меня и всех, кто рядом со мной, пока у меня Черная Тень. Поскольку извилистые черные метки вокруг моего левого глаза не собирались тускнеть, мне оставалось либо оставить двух самых близких мне людей, либо рисковать тем, что враги убьют их в попытке добраться до меня. Как больно мне ни было уходить, по крайней мере, я чувствовал себя вроде как благородным.
Примерно шесть месяцев.
Проблема благородства и самопожертвования заключается в том, что, когда ты попадаешь в переплет — скажем, когда на руках мага-ищейки джен-теп светятся металлические татуировки благодаря всей магии, которую он призвал, чтобы тебя убить, — некому прийти на выручку.
