— Я имею в виду не тупо таращиться на нее в зеркало, тоскуя о том, как несправедлива жизнь.
— А есть другой способ это сделать?
— Смешно. Как думаешь, ты когда-нибудь найдешь способ использовать свое остроумие для того, чтобы нравиться людям, а не для того, чтобы они захотели вмазать тебе по лицу?
Он поднял руку.
— Нет, не отвечай. Просто послушай для разнообразия. Для нетренированного глаза Черная Тень выглядит как зловещее, неестественное изменение цвета кожи. Почти как синяки или ожоги, которые чернеют из-за некроза сосудов.
— Представить не могу, с чего бы кому-то из-за такого тосковать.
— Важно вот что: мы так напуганы видом Черной Тени, что наш разум не позволяет нам по-настоящему увидеть, насколько больше в ней заключено.
— И что же вы видите? — спросил я.
Он ответил с почти шепчущим благоговением:
— Я вижу в линиях плавное изящество, Келлен. Я вижу сложный узор в этих метках. Слова в каждом завитке. Я вижу письмена, начертанные Тенью.
— Письмена? И что они говорят?
Он улыбнулся:
— Чтобы разгадать это, друг мой, я и трачу свою жизнь. Самая вероятная догадка — когда мы заражаемся Черной Тенью, конкретные правила невесть какого эзотерического царства, с которым связаны наши метки, образуют уникальный узор линий на нашей коже. Эти метки определяют, каким именно образом мы связаны с Тенью.
— Итак, именно это наделяет некоторых людей их способностями?
— Насколько я могу судить, то, что для нас выглядит просто группой черных загогулин, на самом деле нечто вроде… Ну, джен-теп вроде тебя это может показаться заклинанием. Для меня, однако, это своего рода поэзия.
Поэмы. Как раз то, что мне нужно.
— И что говорит моя Черная Тень? — тем не менее спросил я.
Я выпрямился на стуле. Хотя я не доверял аббату — или кому-либо другому в этом месте, — возможность того, что моя Черная Тень может оказаться чем-то большим, нежели проклятием, было слишком интересным предположением, чтобы устоять.
— В том-то и странность, — ответил аббат. — То, что сделала с тобой твоя бабушка… Это должно быть невозможным. Я прочитал каждую книгу и каждый свиток, написанный про Черную Тень — перевод некоторых стоил мне маленького состояния. В течение столетий маги и естествоиспытатели испробовали все, чтобы разобраться, как действуют метки. Некоторые проводили эксперименты, пытаясь намеренно запечатлеть Тень на другом человеке.
— Зачем? — спросил я, внезапно почувствовав, как мои внутренности завязываются в узел. — Зачем кому-то такое делать?
Он пожал плечами, не интересуясь ни моим вопросом, ни моим гневом.
— Иногда люди совершают ужасные вещи ради того, чтобы сделать открытие, Келлен. Они так сильно хотят понять законы мироздания, что пойдут на любой поступок, неважно насколько темный или бездушный, чтобы найти ответы на преследующие их вопросы.
Очевидно, люди вроде моей родной бабушки.
«Оно того стоило, Серентия? — подумал я. — Разрушить мою жизнь просто для того, чтобы удовлетворить некое темное любопытство?»
— Странно, — сказал аббат, вглядываясь в мою Тень сквозь одну из своих линз.
— Что странно? — спросил я.
Он откинулся назад, потянулся к другому металлическому рычагу и повернул зеркало так, чтобы я мог увидеть, что привлекло его внимание.
— Посмотри на три внутренних круга своих меток. Видишь, как пересекаются линии, замыкаясь в кольца?
Я уставился в зеркало, обводя взглядом метки своей Черной Тени, но чем внимательней следил за линиями, тем больше терялся, возвращаясь туда, откуда начал, снова и снова.
— Ты должен сосредоточиться, — настаивал аббат. — Наши глаза не приспособлены как следует для того, чтобы вглядываться в Тень, поэтому разум наш затуманивается, когда мы пытаемся это сделать. Следи внимательно за линией меток и не позволяй себе отвлекаться.
Это оказалось трудней, чем он говорил. Вообще-то трудней, чем должно было быть. В конце концов, хоть и ценой внезапной ужасной головной боли, похожей на копье, выходящее из моего глаза, — я увидел то, о чем он говорил.
— Это не кольца, — сказал я. — В смысле они имеют форму колец, но кольцо кажется неподходящим словом для того, что я вижу.
— Скажи, — проговорил аббат. Его глаз казался нечеловечески большим, когда он наблюдал за мной сквозь одну из линз. — Не ищи точное слово, скорее метафору.
Но мне не приходило на ум ни то, ни другое. Как будто разум мой сопротивлялся, стараясь не позволить мне описать то, что я видел. Это было похоже на попытку развязать невероятно сложный узел в своей голове… как будто сама Черная Тень держала разум в цепях, не давая мне произнести ни слова. А потом меня осенило — то, что Диадера мысленно передала мне, когда прикоснулась к моим меткам в башне аббата, — и это позволило мне прорваться.
— Замок, — сказал я, задыхаясь. — Кольца похожи на вращающиеся колесики сложного замка!
Аббат отодвинул зеркало, а потом и всякие стеклянные линзы, которые расположил вокруг меня.
— Да, парень. Я тоже его вижу.
Что-то в его голосе встревожило меня.
— Что не так? — спросил я. — Диадера думает, что я могу быть… Кажется, она сказала — энигматистом.
— Тем, кто видит скрытые истины, — задумчиво проговорил аббат. — Тем, кто смотрит в Тени и видит тайны, запертые в сердцах и умах других. Я всегда надеялся однажды встретить энигматиста. Боги свидетели, он мог бы пригодиться нам в аббатстве.
Он посмотрел на меня с большим сочувствием, чем я мог вынести.
— Но ты ведь видишь не секреты, не так ли?
Что я видел, когда начинался приступ, так это уродливые кошмары. Я видел в людях самое худшее. Но, даже если я не был энигматистом, одна истина начала для меня проясняться. Мои пальцы прикоснулись к замкнутым кольцам вокруг моего левого глаза.
— Это из-за того, как она меня заклеймила, да?
Аббат, казалось, почувствовал неловкость и ответил только тогда, когда понял — я не собираюсь оставлять эту тему.
— Когда твоя бабушка начертила замкнутые кольца вокруг твоего глаза, замки, как ты их называешь, она заключила Черную Тень внутри тебя. Она сделала это, чтобы ты не смог извлечь способности Черной Тени.
— Зачем? — взмолился я. — Зачем она так со мной поступила?
Думаю, мой взгляд был достаточно жалостливым, чтобы добиться правды, потому что на этот раз аббат не колебался:
— Думаю, она нашла способ использовать тебя как источник силы.
— Как Оазис, — безжизненным голосом сказал я. — Моя бабушка превратила меня в свой собственный Оазис.
Я сидел на твердом неудобном стуле, окруженный кусками металла и стекла, меня изучал — и трогал — этот чужак. Его лицо выражало знакомую жалость, такую же, какую я раньше испытывал к своим товарищам-посвященным из моего народа, когда становилось ясно, что они — ше-теп и никогда не станут магами.
