– Утра или вечера?
– Вечера. В восемь мы закрываемся.
– И как со спросом на сухой лед?
– Да не то чтоб очень. В основном берут для пикников, когда народу много ожидается, или в дальнюю поездку. Рассыпным-то мало кто торгует, все больше цельными кусками. Я, типа, спрашиваю его, кусок или россыпью? Он, типа, опять – мне сухой лед, пятнадцать кило. С испанским акцентом. Ну, я и продал ему рассыпной, чтоб не залеживался, все равно его почти никто не берет.
Майло вытащил блокнот.
– Значит, латиноамериканец?
– Ну.
– Возраст?
– А я знаю? Тридцать или там сорок. Типа, один из парней, кто торчит у магазина стройматериалов, авось работенка подвернется. – Взмах рукой куда-то на запад.
– Чем он заплатил?
– Дал три десятки.
– И сколько накупил на тридцать долларов?
– Я ж говорю, пятнадцать кило рассыпного. Его фасуют в такие специальные мешки, чтоб уменьшить сублимацию. В смысле – чтоб не так испарялся. Только даже в мешках и в холодильнике за день теряется процентов десять.
– А у него был переносной холодильник?
– Да не видел я, он мешки взял и отвалил.
– Специфика поведения?
– Это чего?
– Как он себя вел? Нервничал? В друзья набивался?
– Да потерянный он какой-то был. И торопился куда-то.
– Что значит «потерянный»?
– Ну, не понимал ни фига, что покупает, – объяснил парнишка. – Взял россыпью, когда все берут куском. Если в холодильник не влезает, мы можем подпилить под нужный размер.
– Сколько мешков?
– Три по пять. Он чего, правда кого-то убил сухим льдом? Типа, заморозил насмерть? Или ожоги? С этой фигней надо осторожно, тронешь без перчаток – ожог будет еще тот!
– А еще как можно убить?
– В смысле?
– В смысле – сухой лед представляет какую-то опасность, помимо того, что очень холодный?
– Ну, – сказал парнишка после секундного раздумья, – я им муравьев травил. Завелись муравьи в закрытом помещении – бросаешь туда кусок сухого льда. От холода у них организм перестает работать, ну, и вместо воздуха – испарившийся лед, вот они и дохнут. Это ведь углекислый газ, тот, от которого – глобальное потепление.
– Зеленые растения дышат углекислым газом, – сообщил ему Майло.
– Да ладно!.. Хорошо, сталбыть, что муравьи не зеленые, – парнишка хохотнул. – Сестра не знала, как избавиться от муравьев в подвале, я ей бросил туда кусок льда и все щели хорошенько лентой заклеил. Через пару дней там валялся миллион дохлых муравьев, сестра их пылесосом потом собирала, меня от одного вида чуть не стошнило. Так чего этот сделал-то?
– Разбираемся. Его купюры у вас остались?
– Не-а. Инкассаторы вчера приезжали, мы им все сдаем, из сейфа и кассы.
– Давай вернемся к покупателю. Что-нибудь еще заметил?
– Я ж говорю – мексиканец. Лет тридцать или сорок. Плюгавый такой.
– Растительность на лице?
– В смысле – борода? Не, бритый он.
– Почему ты решил, что он из тех, у магазина стройматериалов?
– На нем были такие штаны, как у маляра.
Парнишка сам себе кивнул – дескать, ловко ты, брат, его вычислил. Продетые в бровь колечки тихонько звякнули.
– А рубашку ты запомнил?
– Э-э, щас… Ага, он был в футболке, белая такая, как у студента, Калифорнийский университет где-то там
[3]. Сильно большая. С таким еще непонятным зверем, типа, крыса с длинным языком.
– Слишком большая для него? – уточнил Майло. – Как уличные бандиты носят?
– Да какой он, на фиг, бандюк? Тату нет, пальцы не гнет… Просто коротышка в малярных штанах, и потерянный весь. Я думал, ему лед по работе понадобился. Муравьев потравить или еще чего.
– В университетской футболке, но не студент?
Парнишка рассмеялся.
– Да он и школу-то вряд ли закончил, раз уж ошивается у магазина.
Когда мы вышли, я просветил Майло:
– Эмблема Калифорнийского университета, того, который в Ирвайне, – муравьед.
– Ну вот, а я уж было подумал, что дискриминации скунсов пришел-таки конец…
Пару кварталов до магазина стройматериалов мы прошли пешком. По дороге то и дело попадались заколоченные наглухо лавчонки и мастерские, да и соседние явно готовы были последовать их примеру. У самого магазина на краю тротуара сидели пятеро искателей работы с выражением тоскливой скуки на лицах. Их унылый вид лишний раз подтверждал, что дела в округе идут не лучшим образом. На всех пятерых были мешковатые белые малярные штаны, на двоих – белые футболки. На одной из футболок красовался логотип Диснейленда; вторая была без рисунка, зато забрызгана краской. Тот, который первым нас увидел, поспешно поднялся на ноги и зашагал прочь.
– Стой! – взревел Майло и, когда это не возымело действия, заорал: – Полиция! Я сказал – полисия, а не миграсия!
Он переговорил с каждым из рабочих, время от времени переходя на урезанную версию испанского, что в ходу у лос-анджелесских полицейских. Сравнительно мягко и без особого давления. Никто не признался в покупке сухого льда; большинство заявили, что вообще впервые о таком слышат.
Глаза у одного все время бегали, так что он был первым, у кого Майло спросил документы. Лет под пятьдесят, длинный, худой, лысеющий, вислые усы. Дрожащей рукой мексиканец протянул калифорнийское водительское удостоверение, на вопрос о других документах только пожал плечами. Майло вручил рабочему свою визитку:
– Амиго, помоги мне, а я помогу тебе.
Взгляд в землю.
– Хочешь что-нибудь рассказать мне про парня, который ходит в футболке Калифорнийского университета, Ирвайн?
– Нет, начальник.
Майло ткнул пальцем в визитку.
– Видишь, что написано? Лейтенант. Это значит – большой начальник, гран патрон. Очень важный начальник.
– О’кей.
– Что «о’кей»?
– Нет, большой начальник.
Фото Элизы Фримен не произвело никакого эффекта – взгляд остался таким же невыразительным. Аналогично и с остальными четырьмя рабочими. Майло раздал пять визиток, сообщив, что помощь, оказанная полиции, приносит удачу. И получил в ответ пять ничего не выражающих взглядов.
