– О них никто не знает. Они не похожи на убийства.
Доктор Вагнер приглаживает гриву своих волос.
– Как врач, могу вас заверить, что убийство очень трудно скрыть.
– А он очень умен, – говорю я.
В палату заглядывает Бернард, медбрат с добрыми глазами.
– Простите, что прерываю, – говорит он. – Хотел отдать Джулс кое-что.
Он показывает мне красную рамку с растрескавшимся стеклом. Один из осколков выпал совсем. За паутинкой трещин – фотография трех человек.
Моего отца. Матери. И Джейн.
Я схватила эту фотографию, когда бежала из Бартоломью. Единственное, чем я дорожу.
– Где вы ее нашли?
– Среди вашей одежды, – говорит Бернард. – Один из фельдшеров ее подобрал.
Но фотография – не единственное, что было у меня при себе. Должно быть кое-что еще.
– Где мой телефон? – спрашиваю я.
– Не было никакого телефона, – отвечает Бернард. – Только одежда и фотография.
– У меня в кармане лежал телефон.
– Простите. Если он там и был, его не нашли.
У меня в груди зарождается комочек беспокойства. Словно кусок теста. И оно поднимается. Разрастается. Переполняет меня.
Мой телефон у Ника.
Значит, он может удалить всю информацию. Хуже того, он может прочитать мои сообщения, увидеть, с кем я связывалась и что говорила.
Есть и другие.
Есть люди, которые знают то, что знаю я.
Включая, к моему ужасу, Хлою.
Я вспоминаю отправленные ей сообщения, которые могут подставить ее под удар.
Мне нужно отсюда уехать. Кажется, я в опасности.
Теперь мы поменялись местами. Теперь в опасности Хлоя. Не сумев добраться до меня, Ник переключится на Хлою. Может быть, он притворится мной, точно так же, как притворялся Ингрид. Заманит ее в ловушку. И одному богу известно, что он с ней сделает.
– Хлоя, – говорю я, – мне нужно предупредить Хлою.
Я пытаюсь выбраться из койки, но меня вновь пронзает боль. Настолько сильная, что я сгибаюсь пополам и задыхаюсь. Из-за проклятого фиксатора на шее я едва могу втянуть в себя воздух. Я срываю фиксатор и бросаю на пол.
– Милая, вам нельзя вставать, – говорит Бернард. – В вашем состоянии это опасно.
– Нет! – мой голос, теперь уже совершенно безумный, эхом отдается от белых стен. Напускное спокойствие исчезло без следа. Я охвачена паникой. – Мне нужно поговорить с Хлоей! Он будет ее искать!
– Вам нельзя вставать. Ложитесь в постель.
Бернард подбегает ко мне и кладет руки мне на плечи, пытаясь уложить меня обратно. Я сопротивляюсь, беспорядочно размахивая конечностями. Игла капельницы жалит меня, словно медуза. Когда я дергаюсь снова, трубка капельницы натягивается. Металлическая подставка наклоняется и с грохотом падает на пол.
Глаза Бернарда уже не выглядят такими добрыми.
– Вам нужно успокоиться, – говорит он.
– Она в опасности! – Я все еще извиваюсь, пытаясь вырваться. Бернард всем своим весом прижимает меня к койке. – Пожалуйста, поверьте мне! Прошу!
Я чувствую, как что-то колет меня в левое плечо. Повернув голову, я вижу доктора Вагнера со шприцем в руках.
– Это поможет вам успокоиться, – говорит он.
Теперь я точно знаю, что он мне не поверил. Хуже – он решил, что я сумасшедшая.
Мне снова не на кого положиться.
– Помогите Хлое.
Мой голос едва слышен. Снотворное начинает действовать. Моя голова безвольно падает на подушку. Когда Бернард выпрямляется, я понимаю, что не могу пошевелиться.
Мне хватает сил лишь на последний жалобный шепот:
– Пожалуйста.
Я словно погружаюсь в теплую воду, все глубже и глубже, и гадаю, смогу ли я снова выплыть на поверхность.
Днем ранее
37
Моя семья танцует на мосту в парке. Я, как обычно, сижу рядом с Джорджем. Наблюдаю за ними. Хотелось бы и мне к ним присоединиться. Хотелось бы оказаться подальше отсюда.
В парке царит мертвая тишина – ее нарушают только удары ботинок по мосту, на котором мои родные кружатся, держась друг за друга. Отец впереди. Мама – посередине. Джейн замыкает цепочку.
Я замечаю, что их головы подсвечены изнутри крохотными огоньками. Как хэллоуинские тыквы. Языки пламени выглядывают из их глаз и ртов. Но они по-прежнему меня видят. Изредка они поднимают на меня свои полыхающие глаза и машут. Я хочу помахать в ответ, но мои руки чем-то заняты. Раньше я этого не замечала. Слишком пристально смотрела на своих родителей и сестру, охваченных пламенем. Но теперь предмет у меня в руках привлекает мое внимание.
Он тяжелый, слегка влажный и горячий, как зажженная спичка, которую я иногда подношу к ладоням.
Я опускаю взгляд.
У меня в руках лежит человеческое сердце.
Оно блестит от крови.
И все еще бьется.
Я с криком просыпаюсь. Вопль вырывается из моих легких и эхом отдается от стен. Я зажимаю себе рот, чтобы заглушить новый крик. Но потом я вспоминаю свой сон и с судорожным вздохом отрываю руку ото рта, гляжу на нее, чтобы убедиться, что на ней не осталось крови и слизи.
Потом я оглядываюсь по сторонам. Я лежу на алом диване в гостиной. Лица на обоях по-прежнему кричат, глядя на меня. Стрелки напольных часов почти доползли до девяти; тиканье – единственный звук в безмолвной комнате.
Когда я сажусь, что-то соскальзывает с моих коленей на пол.
Пистолет.
Я сжимала его всю ночь. Вот во что превратилась моя жизнь. Сплю полностью одетой на диване стоимостью не меньше тысячи долларов с заряженным пистолетом в руках. Наверное, мне стоило бы испугаться того, во что я превратилась. Но у меня есть более насущные причины для страха.
Пистолет отправляется обратно в коробку, а та – обратно под раковину. Проведя с ним всю ночь, я, словно капризная любовница, больше не желаю на него смотреть.
Вернувшись в гостиную, я беру телефон, отчаянно надеясь, что Хлоя или Дилан мне перезвонили. Увы. Я вижу лишь сообщения, отправленные Хлое.
Мне нужно отсюда уехать.
Кажется, я в опасности.
То, что у Ника оказался телефон Ингрид, может значить лишь одно – он ее убил. Ужасающая мысль. Вместе с ней приходит невыносимое горе, от которого мне хочется лечь на пол и никогда не вставать.
Меня останавливает лишь то, что я в такой же ситуации, в которой была она. Я слишком много знаю. Я в опасности. Остается лишь вопрос – что Ингрид знала о Нике?
