Я провожу рукой по больничной рубашке. Под тонкой тканью я нащупываю бинты. Слева, прямо под грудью. Когда я прикасаюсь к ним, меня пронзает боль, разгоняющая туман в голове. Словно удар молнии.
Вместе с болью приходит паника. Смутный ужас – я понимаю, что здесь что-то не так, но не могу понять, что именно.
Я продолжаю медленно вести дрожащей рукой по своему телу. Слева от пупка я нахожу еще одну повязку.
Снова боль.
Снова паника.
Я опять шарю рукой по животу, ища другие бинты.
И нахожу их внизу, на несколько дюймов ниже пупка. Эта повязка длиннее остальных. Боль усиливается, когда я прижимаю пальцы к бинтам. Я не могу удержаться от судорожного вздоха.
Что вы со мной сделали?
Я скорее думаю, нежели произношу это вслух. Из моего рта вырывается только жалкий хрип. Но мысленно я всхлипываю.
Боль в животе усиливается. Это больше не отдаленный огонь в камине. Он здесь. Мой живот полыхает. Я сжимаю его рукой. В моей голове звучит протяжный крик. Но вслух я могу лишь стонать.
И мои стоны кто-то слышит.
В палату вбегает Бернард – его глаза больше не кажутся мне добрыми. Он бросает взгляд в мою сторону, но смотрит не на меня, а мимо. Я издаю еще один стон, и Бернард уходит.
Мгновением позже в палату входит Ник.
Я вою, словно безумная.
Не подходи! Не трогай меня!
Но мой голос подводит меня на первом же слоге. Мне удается произнести лишь хриплое «Не».
Ник убирает мою руку с моего живота и аккуратно кладет на койку. Он дотрагивается до моего лба. Гладит по щеке.
– Операция прошла успешно, – говорит он.
У меня есть один-единственный вопрос.
Какая операция?
Я пытаюсь задать его, и мне удается выдавить из себя лишь пару слогов, прежде чем моя голова вновь наполняется туманом. Я не знаю, в чем дело – в усталости или в том, что мне вновь вкололи снотворное. Кажется, второе. Сон накатывает на меня волной. Я снова становлюсь пловцом, погружающимся на глубину.
Прежде чем я засыпаю, Ник шепчет мне на ухо.
– Все в порядке. С тобой все хорошо. Пока что мы ограничились одной почкой.
Спустя три дня
46
Проходит несколько часов. Или, может быть, дней.
Я потеряла счет времени с тех пор, как все мое существование свелось ко сну и бодрствованию.
Сейчас я не сплю, хотя туман в голове заставляет в этом сомневаться. Кажется, будто я вижу сон.
Нет, не сон.
Кошмар.
Где-то в середине кошмара я слышу в коридоре голоса. Мужской и женский.
– Вам нужно отдыхать, – говорит мужчина.
Я узнаю акцент. Это доктор Вагнер.
– Сначала мне нужно ее увидеть, – отвечает женщина.
– Это плохая идея.
– Твое мнение меня не интересует. Завези меня внутрь.
Раздается скрип резиновых колесиков по полу. Кто-то движется.
Из-за тумана в голове я не могу отстраниться, когда кто-то берет мою руку в свою, сухую и грубую. Я приподнимаю веки и вижу Грету Манвилл в кресле-каталке. Она выглядит маленькой и слабой. Под бледной кожей проступают вены. Она похожа на привидение.
– Я не хотела, чтобы это была ты, – говорит она. – Ты должна это знать.
Я закрываю глаза и ничего не говорю. У меня нет на это сил.
Грета чувствует это и заполняет тишину.
– На твоем месте должна была быть Ингрид. Так мне сказали. Во время собеседования она показала свою медкарту. И оказалась подходящим донором. Но потом она сбежала, осталась только ты. Еще один подходящий донор. У меня не было выбора. Либо ты, либо верная смерть. Я выбрала жизнь. Ты спасла меня, Джулс. Я всегда буду тебе благодарна.
Я открываю глаза лишь затем, чтобы устремить на нее гневный взгляд. Она одета в больничную рубашку, как и я. Свето-голубого цвета. Такого же, как обои в спальне 12А. На воротник кто-то приколол золотую брошку, такую же, как у Марджори Милтон.
Уроборос.
Я вырываю руку из руки Греты и кричу, пока не засыпаю вновь.
47
Я просыпаюсь.
Засыпаю.
Просыпаюсь снова.
Туман частично развеялся. Теперь я могу двигать руками, шевелить пальцами на руках, я чувствую укол капельницы и неприятное присутствие катетера. Я ощущаю также, что в комнате со мной кто-то есть. Чужое присутствие протыкает пузырь моего одиночества, как осколок кожу.
– Хлоя? – зову я, отчаянно надеясь, что это был всего лишь кошмар. Что, открыв глаза, я окажусь на диване у Хлои и буду страдать из-за предательства Эндрю и переживать насчет поисков работы.
Я смирюсь с этими переживаниями.
Более того, я буду им рада.
Я повторяю ее имя. Словно загадываю желание. Если я буду повторять его снова и снова, может быть, оно сбудется.
– Хлоя?
– Нет, Джулс, это я.
Мужской голос, знакомый и ненавистный.
Я открываю глаза – мое зрение помутилось из-за лекарств. Через дымку я вижу, что рядом с койкой кто-то сидит. Постепенно мне удается сфокусироваться.
Ник.
На нем новая пара очков. В простой черной оправе вместо черепаховой. Под правым глазом синеет огромный синяк. Там, где я его пнула. Я бы не отказалась поставить другой такой же под левым глазом. Но я могу лишь беспомощно лежать на месте.
– Как самочувствие? – спрашивает Ник.
Я молча смотрю в потолок.
Ник ставит на прикроватный столик стакан с водой и бумажную чашечку. Внутри нее лежат две маленькие белые таблетки.
– Это облегчит боль. Мы не хотим, чтобы ты страдала. В этом нет никакой необходимости.
Я по-прежнему молчу, хотя мне и вправду больно. В животе у меня пульсирует острая непрекращающаяся боль. Я ей рада. Боль – единственное, что отвлекает меня от страха, злости и ненависти. Если она утихнет, я погружусь в трясину тяжких чувств, из которой я уже, скорее всего, никогда не выберусь.
Боль дает ясность мыслей.
А ясность мыслей дает шанс выжить.
Поэтому я все-таки прерываю молчание, чтобы задать вопрос, на которой мне не хватило сил вчера.
– Что вы со мной сделали?
– Доктор Вагнер и я вырезали твою левую почку и пересадили ее той, кто в ней нуждался. – Он не называет имя Греты, как будто я не знаю, о ком идет речь. – Рядовая операция. Все прошло без осложнений. Тело реципиента прекрасно приняло орган, и это замечательные новости. С возрастом вероятность отторжения значительно возрастает.
