Было это не совсем разумно, но она невольно поглядывала на сидящего рядом мужа. В темноте особенно выделялся его выразительный профиль с высоким ясным лбом и широкой седой бородой. Она любила его, ценила и удивлялась ему. И ничего не изменилось бы в ней для него, но она понимала, что он никогда не был ей так близок, как тот влюбленный парень на экране.
Поцелуй уже завершился, и парочка бежала по дому, держась за руки, туда, где сидел отец девушки. Девушка сказала: «Это мой парень».
Так и сказала: «мой парень», а Богна не могла оторвать взгляда от пружинистой фигуры спортивного юноши с простой беспечной улыбкой на загорелом лице.
«Так должен выглядеть парень», – подумала она, и ее сознание вдруг залил свет неожиданного откровения.
Счастье, истинное счастье именно в том и состоит, чтобы иметь своего парня. Любить его, быть любимой, делить с ним развлечения, работу, радость, печаль, делить с ним жизнь. Словно бы удвоить свое счастье, разделив его с ним.
Эта мысль с того дня захватила ее, овладела ее воображением. Сперва она пыталась изменить суть своих отношений с мужем. Но это было невозможно. Она получила наименее ожидаемый эффект: он начал смотреть на нее, как на больную. И все же она не чувствовала отчаяния. Разочарование она приняла как нечто естественное, а в отказе от того, что ей мнилось, не только Юзеф, но и сама она не могла бы отыскать горечи. Она не знала, должна ли благодарить за это умение приспосабливаться к реальности свое спокойствие, или же оно возникло непосредственно в ее психике, без влияния разума и воли.
Долгие годы единственным явным следом, оставшимся в ее памяти от того вечера в кино, была потребность искать вокруг такие пары, которые делали реальными ее мечты о счастье. Было их немного. Мир, в котором она жила до самой смерти Юзефа, находился чуть ли не на противоположном полюсе бытия. Одна семья, две обрученные пары и Дора. Однако как раз ее примером можно было не считать. Во-первых, она скрывала свои чувства, а во-вторых, слишком часто меняла тех, на кого они были направлены.
В своем близком окружении Богна тоже не встречала мужчин, которым подходил бы титул «парня». Стефан Борович всегда оставался хорошим другом, был незаменимым собеседником и даже – что она время от времени замечала – симпатичным мужчиной. Но его характер, его нрав, то, как он воспринимал жизнь, да и вообще, весь он целиком – все это складывалось скорее в противоположность человека, которого она могла бы назвать «своим парнем».
Да и Эварист с этой точки зрения не был совершенен. Не хватало ему того, что она называла размахом. Как и другой, кстати, важной черты: он не мог всегда оставаться собой, то есть таким, каким неизменно был, когда они оказывались вдвоем, без свидетелей. Но Богна верила своей догадке, что это – результат некоторой робости, недостаточно развитого чувства товарищества и отчасти сознания своего невысокого социального положения. Однако это не лишало ее уверенности, что он решительно переменится по мере того, как станут реализовываться его жизненные амбиции.
На первый взгляд он и правда казался чиновником, довольным собой и миром. Когда она начала работать в строительном фонде и познакомилась с Малиновским, то не обратила на него серьезного внимания. Ее потрясла его красота, а до какой-то степени удивила и его корректность. Вот и все. Только когда ей удалось найти в фонде должность для Боровича и оказалось, что тот – старый приятель Малиновского, ситуация начала быстро меняться. Борович их сблизил. С течением времени она постепенно открывала в Эваристе то, что все более делало его подобным парню из американского фильма. Простой, веселый, слегка ребячливый, немного легкомысленный, он с оптимизмом смотрел на мир. Сильный, спортивный, физически и психически здоровый – обычный парень, имеющий здоровые мужские желания, а желания эти сосредоточились в жажде выстроить будущее для себя и любимой женщины.
При одном из первых их разговоров он сказал:
– Знаете, чтобы полюбить, сперва нужно иметь возможность реализовать это чувство. То есть нужно знать, что ты в силах обеспечить достойное существование любимой. Но что делать, если ты влюбился слишком рано?
Он был робок. Богна знала, что в конторе он не заигрывает ни с одной из сотрудниц, а когда они стали чаще бывать вместе, она заметила, что он совершенно не обращает внимания на других женщин. Прошло, быть может, полгода с момента их сближения, когда он решился признаться. Он не умел вести себя с женщинами, и в том заключалось немалое его очарование. Тогда они поехали на каяке под Виланов. Висла тут оставалась пустой, несмотря на то, что было воскресенье. Он вытащил каяк на песчаную отмель, а потом перенес Богну на берег, шагая по пояс в воде. Глаза его искрились, но хотя он смеялся, зубы его были крепко сжаты. Он не сразу отпустил ее. Стоял, держа ее крепко, и, чуть задыхаясь, произнес:
– Если бы вы знали, как я вас люблю…
Она прижалась к нему и подставила губы. Позже он положил ее на траву и целовал до потери дыхания. Это было так просто и так прекрасно. Чувства их возникли и развивались, неизмеренные, невзвешенные и неанализируемые. Именно потому были они ясными, прозрачными и непосредственными. Она не копалась в них и не исследовала. Получала их как дар от жизни и хотела этому радоваться. Потому защищалась от рефлексий и еще яростнее защищалась от людей, которые хотели бы внести в ее простое прекрасное счастье свои сомнения, опасения, предостережения и мнения. А это посыпалось со всех сторон: Шуберт, Борович, Дора, кузины, даже добрая Ендрусь. Всякий имел что-то сказать, каждый хотел из наилучших побуждений заглянуть в ее радость и оборвать лепестки с этих свежих цветов, чтобы – для блага Богны – уменьшить ее счастье. Только отец ответил на ее письмо так: «…я радуюсь вместе с тобой и вместе с тобой верю, что человек, которого ты выбрала, окажется достоин тебя».
Это более всего веселило Богну: то, что все, даже не исключая отца, приписывали ей столь большую ценность. Это было смешно. Она ведь хорошо себя знала – по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы знать: она обычная, ничем не выдающаяся, каких по земле ходят тысячи. И если она делала что-то, что в глазах людей считалось хорошим, если в поступках ее усматривали какие-то особенные достоинства, то она никоим образом не могла поставить это себе в заслугу. Заслуги проистекали бы из сражений, из отречений, из устремления воли против природы, а она делала то, что отвечало ее желаниям, жила так, как хотела, выбирала в жизни то, что любила. Не избавлялась она даже от такой дурной черты, как тщеславие. Она без всякой необходимости одевалась слишком красиво и слишком дорого. Не могла отказать себе в удовольствии посплетничать, не было у нее сил, чтобы заставить себя не флиртовать. Это ведь серьезные недостатки, серьезные именно из-за своей незначительности. И был еще один, который она тщетно пыталась обуздать: чувственность. Как же часто она ловила себя на мерзких ее проявлениях! Даже когда читала научные произведения, замечала, что наибольший интерес вызывают у нее те разделы, которые говорят о проблемах плоти. Она стыдилась этого, но и в чувствах к Эваристу эта сторона занимала слишком много места. Уже прикосновение его руки вызывало не сильное, но хорошо знакомое Богне возбуждение.
