Она приблизилась к Эваристу и провела ладонью по его волосам.
– Тут у нас удивительно уютно, правда, любимый?
– Тишина домашнего очага, – сказал он, принюхиваясь.
– Ты устал?
– Нет, но туфли тесноваты. – Он потянулся к ногам и ослабил шнуровку. – Где-то я прочел классную шутку. Слушай: тесная обувь – истинное несчастье, но и в том есть большое преимущество… Угадай, какое?…
– Не знаю.
– …при этом ты забываешь обо всех прочих проблемах.
Он начал смеяться, потирая руки. Богна изо всех сил постаралась засмеяться тоже, но выходило как-то плохо.
– Возьми комнатные тапочки, – сказала она.
– Что? Мне уже становиться эдаким записным супругом?… – запротестовал он шутя и, обняв ее, посадил себе на колени.
– Может, это окажется той проблемой, о которой ты забудешь благодаря туфлям? – прижалась она к нему.
– Ну нет, дорогая, напротив. Это настолько большое счастье, что я чувствую себя как… как корабль, который прибыл в порт. Именно. Подумай только, не много ли это? Я, недавно еще одиночка в съемной квартире, имею отличное жилье, жену, которой многие позавидовали бы, и довольно высокое положение. Чего же мне еще не хватает?
Она поцеловала его в лоб, но он чуть отодвинул голову и продолжил:
– Однако именно супругом я быть не хочу. Это так по-простецки, по-мещански. Нет, моя дорогая, ты не увидишь меня в тапочках или в халате. Тапочки затаптывают чувство… Правда?… Хорошо я сформулировал?… Мужчина и дома должен быть безукоризненным. Галантным по отношению к жене, рыцарственным, всегда к ее услугам, чтобы люди видели: он умеет быть джентльменом. Правда? Видишь, какие у меня взгляды насчет этого. Я не аристократ, но отчего бы мне не принять их обычаи, если те изящны и вообще комильфо. Жизнь необходимо улучшать по мере возможностей. Это же касается и жены. Сохранять все формы, чтобы не надоесть друг другу в совместной жизни. Не так ли, дорогая?…
Это позабавило Богну и растрогало. Сперва ей казалось, что Эварист всерьез провозглашает свои взгляды на супружество, но потом она поняла его намерение: он хотел научить ее, брался за ее воспитание, любимый мальчик, причем сделал это так простодушно, так вежливо.
– Да, мой единственный. – И она обняла его за шею.
Он крепко прижал ее к себе и после нескольких поцелуев спросил негромко:
– А может, нам отправиться на отдых?
– О!.. Ты такой… торжественный, – прошептала она.
– Ну, это ведь наша первая ночь.
– Да, дорогой…
– Не жалеешь?…
– Нет, нет… я люблю тебя, ты даже не понимаешь, Эв, как сильно я тебя люблю.
– И я тебя, дорогая.
– Ты мой единственный, мой парень…
Кровь пульсировала в ее венах, глаза затягивало словно туманом, воздух, который она перехватывала между поцелуями, был резким и дразнящим. Плохое настроение миновало, пришла ночь, колыхавшая ее, как море, на волнах наслаждения и погружавшая ее в пучины бессознательной усталости и бессилия. От вечерних печалей, от серых рефлексий, от всего дня с его надоедливым привкусом горьких размышлений не осталось и следа.
Утро было светлое, солнечное – распогодилось. На ветвях деревьев перед домом шел концерт воробьев, чье чириканье словно пронзало прозрачный воздух миллионами булавок, звучало так, будто кто-то бросал дробинки на серебряный поднос. Среди рдеющих красных и желтоватых листьев птицы выглядели, как густые гроздья ягод.
Издалека доносились веселые голоса детей, играющих в соседнем саду.
Богна потянулась и произнесла громко:
– Не нужно думать, не нужно исследовать и анализировать… Нужно жить. Жить и помнить о хорошем, забывать о плохом. В этом-то все искусство.
Она осторожно приоткрыла дверь и портьеру: в комнате Эвариста царил полумрак. Он спал, вжавшись в подушки, а из-под одеяла виднелось только его плечо в розовой полосатой пижаме и взъерошенные волосы.
Она на цыпочках вышла и аккуратно прикрыла за собой дверь.
– Уметь помнить и уметь забывать – вот и все искусство, – повторила она себе.
Так началась их жизнь: светлые, уютные утра, доверие к судьбе и надежде, дни, сереющие к вечеру, и ночи, которые учили забывать.
Они никого не принимали и не наносили визитов. Исключением был кузен Феликс, но и тот скоро уехал, раньше, чем намеревался, и то потому, что в ресторане отравился линем по-нельсонски. Его пришлось даже доставить в больницу и выслушивать при этом злые слова в адрес «варшавян» и их кулинарного мастерства. Отправив Феликса на вокзал, они остались в одиночестве.
Обычно они проводили время на Висле, обедали дома, после чего Эварист ложился на часок отдохнуть. Богна же принималась за перевод «Истории общественного законодательства» де Мартина на польский язык. Время от времени она получала подобные заказы от научных издательств, и, хотя деньги это приносило небольшие, она с радостью занималась такой работой, поскольку ее нравилось искать для точных и выразительных фраз французской книги соответствия в родном языке.
Около шести Эв поднимался и вполглаза читал то, что она успевала написать.
– Ты прекрасно знаешь французский, – сказал он однажды. – А я хоть и имел в гимназии четверку, сегодня ничего уже не помню. Вместо того чтобы делать переводы, лучше бы помогла мне вспомнить этот язык.
– Любимый, я буду только рада.
– Я мог бы проводить переговоры. Особенно сейчас, на должности вице-директора, ну а потом… Проклятие, полагаю, моя карьера на этом не остановится!.. Чужие языки всегда могут пригодиться.
– Естественно, – подхватила она. – Я знаю их пять и верю, что стоит тебе только захотеть… Я так рада! Правда, Эв, мне будет безумно приятно!
– Целых пять? – удивился он. – Погоди: французский, немецкий, английский…
– Русский и итальянский, – дополнила она.
– Проклятие! Ты мне ничего об этом не говорила.
– Ну, ты не спрашивал, да и что тут странного. Дора знает девять.
Эварист прищелкнул пальцами.
– И зачем это женщинам! Столько языков… хм… Это ведь целое состояние! Один философ сказал даже, что, сколько знаешь языков, настолько ты и человек, или нечто вроде того. Я, видишь ли, никогда не имел времени научиться этому. По-твоему, сколько месяцев нужно, чтобы заговорить, как парижанин?…
– Сразу и не скажешь…
– Ну примерно?
– Сперва ты должен что-нибудь прочесть. Вот, например, возьми отсюда.
Эварист взял книгу, смотрел на нее минутку, поморщился и спросил:
– А чего-нибудь полегче у тебя нет?
– Сейчас поищу в беллетристике, – вскочила она.
