– Нет.
– На том-то он и закончил. Я сразу знал, что так будет. А одного там Анатоля Трамма запихнули на восьмое место – а что оказалось?… Слава, звезда первой величины. Сейчас он уже в Голливуде, богач, зарабатывает восемьдесят тысяч долларов в год! Миллиардерши по нему с ума сходят, а женился на русской великой княжне. Но погляди на него как-нибудь: он почти копия я, только нос у него некрасивый и два зуба кривые.
Он приподнял верхнюю губу и показал свои передние резцы.
– Бедняжка, – рассмеялась Богна. – Так-то тебя обидели.
– Все эти конкурсы – обычное надувательство. Протекция, закулисные интриги.
– И мой любимый Эв не стал звездой, не заработал миллионов, не женился на великой княжне, а оказался обречен на меня.
– Карьера не волк – в лес не убежит. – Настроение его улучшилось. – А вот такой жены я и между княгинями не нашел бы.
– Мой ты любимый! Значит, не жалеешь?
– Да пусть им! Не жалею. Тем более что, видишь же, актер – это всегда как-то несерьезно. Приходится кривляться для развлечения толпы, а едва постареет, вышвыривают его – и конец.
– Как ты забавно говоришь «вышвыривают»! Это что значит, выставляют на улицу? – спросила она простодушно. – В этом киножаргоне есть необычайно яркие обороты.
Он откашлялся и кивнул:
– Именно. К тому же эта среда мне не соответствовала бы. Там все дутое.
– Какое?
– Дутое, хм… то есть искусственное на этом… на киножаргоне. Я же скорее вижу свою карьеру в солидной индустрии… Например, в промышленности. – Он прошелся по комнате и добавил: – Никогда нельзя знать, не является ли счастьем то, что ты сейчас полагаешь неудачей.
При этом он наклонился и трижды постучал по столику. Он был суеверен, словно летчик, и, хотя это немного смешило Богну, она не подавала виду. Суеверия она относила туда же, куда и общественное мнение, политические и религиозные взгляды, проблемы вкуса – то есть все, что требовало самого серьезного примирения с реальностью. Она согласна была с Мишенькой Урусовым, который перед всеми принимался защищать суеверия, ибо усматривал в них безошибочный знак присутствия в человеческой душе чувства сверхъестественного.
– Это как признак благородного металла в руде, из которой однажды вытопят золото глубокой веры, – говорил он убежденно. – Я предпочту это опасности логического восприятия жизни. – И дальше тем же тоном приводил пример: – Мой фельдшер, который присматривает за моей несчастной ногой, светлая ей память, весьма верит в пророческие свойства своих снов. Этот его предрассудок уже доставил массу неудобств невинным людям: мол, кого только он ни увидит во сне, тот неизбежно умирает через несколько дней. Потому я лично, в меру моих сил, стараюсь сниться ему как можно реже.
Милый Урусов, который ничего не знал о браке Богны, поскольку развлекался на съезде российских эмигрантов в Праге, оказался и первым, кто нарушил уединение молодой семьи. Много извинялся, раскланивался, желал всяческих благ и обещал, что немедленно уйдет, но в результате остался на ужин и сидел до часу ночи.
Впрочем, оба они были ему рады. Богна – поскольку ощущала к нему настоящую симпатию, Эварист же, как она заметила, имел небольшой пунктик насчет аристократии. Она считала это мелким и почти незаметным изъяном, который тем более не мог удивлять в Эваристе, поскольку он, происходя из довольно скромной среды, обладал куда более широкими жизненными устремлениями, и было естественно, что он хотел повысить уровень своих отношений с окружающими.
Впрочем, если говорить об Урусове, то этим человеком невозможно было не восхищаться. Высокая культура его ума и чувств, спокойствие, с которым он сносил свои бедность и увечье, наконец, почти женственная красота и свежесть реакций, не затертых трагическими событиями, представляли собой целостность настолько привлекательную, что Мишеньку буквально разрывали на части многочисленные знакомые. Близость его с Богной происходила из факта, что некогда он был в Пажеском корпусе с ее дядей Мацеем Бжостовским, кроме того, вот уже долгие годы он дружил с семьей Боровичей, с которыми находился в родстве через бабку из рода Довмунтов.
Богна очень ценила мнение Мишутки, и теперь, воспользовавшись тем, что Эварист вышел, спросила его напрямую:
– Нравится он тебе?
– О, несомненно, – кивнул он. – Впрочем, я его знал и раньше. Если не ошибаюсь, это точная копия того, что ты искала.
– Отчего же не оригинал? – рассмеялась она.
– Потому что видишь ли… как бы это сказать…
– Прямо! – поощрила она.
– Ясное дело. Так вот, оригиналу такого типа исполнилось бы уже лет сто. Вероятно, он должен был оказаться из видных людей времен Второй империи[12]. Знаешь, я не консерватор, и, если бы увидел в те поры где-то в Булонском лесу карету оного оригинала, покрытую слишком свежим лаком, с лакеями в слишком новых ливреях, я бы не только не возмутился, но и приветственно приподнял бы шляпу в ответ на кивок нового господина, в крови которого кровяных телец больше, чем ртути, и чья витальная энергия вот-вот подчинит Париж, Францию, Землю и несколько ближайших планет.
– Мишенька, ты несколько загадочен.
– Не думаю.
– Но отчего же копия?
– Ах, оригинал был настолько удачным, что жизнь, узнав Дарвинову теорию эволюции и выживания наиболее приспособленных, приступила к его массовому копированию. И хоть на шапирографе[13] копии порой получаются слабее, твой муж, кажется, экземпляр первоклассный и совершенный.
– Я такого не люблю, – скривилась она. – Скажи просто: нравится он тебе или нет?
– Он очень красив…
– Мишенька!
– Ты не дала мне закончить. Он красив и обаятелен. Хороший отпечаток, если добавить немного ретуши твоей милой ручкой, обретет рельеф в одних местах и утратит лишние выпуклости в других.
Вошел Эварист и, услышав последние слова, спросил:
– Говорите о фотографии?
– Да, – кивнул Урусов. – Я сделал массу снимков в Чехословакии.
И разговор перешел на более спокойные темы.
Но Богну не удовлетворили завуалированные ответы Урусова. Она положилась на свою наблюдательность: оба они вели беседу свободно и увлеченно, а уже одно то, что Мишенька не пользовался своей иронией в полной мере, казалось, свидетельствовало о его позитивной оценке Эвариста.
На прощание он сказал:
– Я прервал ваши карантинные мероприятия, которые на вашем языке так мило именуются медовым месяцем. Простите мне это нарушение сухого закона. Но в том есть и ваша вина. Молодожены должны вещать на дверь предупреждение: «Внимание! Высокое напряжение!» Не бойтесь, когда карантин минует, я стану заглядывать к вам чаще. Пока же – до свиданья и… Бог в помощь!
– Какой чудесный человек! – воскликнул Эварист, когда они остались одни. – Голубая кровь, настоящий князь, правда – голытьба, но все же князь, и никаких тебе капризов, нос не задирает. Вот это я понимаю! Денхофф только барон, а без палки к нему и не подступись. Только знаешь… хм… как-то странно, что он с тобой на «ты», а со мной на «вы». Как думаешь?…
