Глава 3
Высокий худощавый господин со впалой грудной клеткой и с седеющими волосами встал в открытых дверях с визитным талоном в руках и громко произнес:
– Господин директор Малиновский?… Прошу.
Эварист сорвался со стула.
– К вашим услугам.
– Прошу вас, – коротко усмехнулся чиновник. Теперь уже он выглядел совершенно таким, каким Малиновский знал его из газет. – Позволите ли…
Он взял Малиновского под локоток.
– Но господин министр…
– Я у себя. Прошу… Простите, что не могу вас принять в кабинете, там у меня несколько человек, но не хотелось заставлять вас ждать слишком долго. Поговорим здесь.
– Как скажете, господин министр.
Они вошли в большой зал, где посредине стоял стол, накрытый зеленым сукном, под стенами – стулья, один рядом с другим.
– Я вас слушаю, – сказал министр. – Вы привезли отчет?
Малиновский принялся судорожно расстегивать папку и, вынув из нее машинописную страницу, подал министру.
– Вот, господин министр.
– Ага. Превосходно.
Он взял отчет и подошел к окну. Читал миг-другой, хмурясь.
– Может, вы мне это объясните, господин директор.
Малиновский, который стоял на месте, в три шага оказался возле окна.
– Готов служить, господин министр.
– Что значит рубрика «невзыскуемое»?… Вот тут, с сумой в четыреста одиннадцать тысяч?
Эварист откашлялся и принялся объяснять. Заикался, но изложил все достаточно ясно, более ясно, чем намеревался. Уже несколько месяцев он нетерпеливо ожидал этого отчета, из кожи вон лез, чтобы не Шуберт, не Яскульский, а лично он встретился с министром. Нужно было вертеться, прибегать к сложным выкрутасам, использовать все способы и финты, чтобы не вызвать подозрений, а теперь, когда он, представитель управления строительного фонда, получил наконец ожидаемую аудиенцию, что-то его заткнуло. Вместо того чтобы как можно скорее воспользоваться представившейся возможностью, он колебался, и могло даже показаться, что он защищает Яскульского.
Это было смешно, но он понимал, что все его планы перечеркнул неожиданный сценарий доклада. Он представлял себе, что будет сидеть в кабинете напротив министра, что в соответствующие моменты одним выражением лица сумеет показать то, чего не хотел бы произносить словами, что сумеет заронить кое-какие сомнения. А тем временем министр читал отчет, расхаживая вдоль стен от окна к окну. Казалось, он спешил и не обращал внимания на модуляции голоса, на многозначительные паузы и притворную озабоченность Эвариста.
Радовало только его явное неудовольствие отчетом. В бюджетной комиссии сейма возникли подозрения насчет деятельности фонда, а текущее положение дел не давало министру возможности их отрицать.
– Господа, похоже, слишком великодушно и слишком щедро распоряжаются там публичными деньгами, – сказал министр, взглянув наконец на Малиновского.
Эварист покраснел.
– Господин министр, я совершенно такого же мнения…
– Это радует, господин директор.
– Господин министр, вы, должно быть, плохо меня поняли. Но ссуды порой и правда раздаются с непозволительным легкомыслием…
– Я этого не сказал и не думаю, что генерального директора Шуберта можно назвать легкомысленным.
– Как и я, боже упаси… Но, господин министр, вы верно отметили, что мы там дурно хозяйствуем. И я хотел бы заверить вас, господин министр, что лично я в строительном фонде всего лишь вице-директор и мое влияние на работу, если честно, минимально.
Министр смерил его взглядом.
– В таком случае, отчего вам поручили давать пояснения?
Малиновский сглотнул и подумал: «Теперь или никогда!» Развел руками.
– Может потому, господин министр, что не всякий, кто несет фактическую ответственность, имеет смелость ее понести…
– И как вас понимать?
– Я специально старался подчеркнуть, господин министр, что не пытаюсь избежать представления вам этих вещей… Ради блага всего дела, – добавил он серьезно.
Министр вздернул брови:
– Какого дела?
– Вообще… Фонда, общественности…
Поскольку министр сунул руки в карманы и, казалось, ожидал продолжения и более четкой информации, Малиновский сказал:
– На самом деле, господин министр, у господина Шуберта мало времени и возможностей вникать в каждую деталь. Собственно, именно директор Яскульский все решает. Генеральный директор питает к нему полное доверие.
Вдруг министр развернулся к нему и, глядя в глаза, спросил:
– И как, по-вашему, следует избегать подобных «невзыскуемых» ссуд?
– Если господин министр позволит… У меня случайно даже есть при себе заметки…
– Какие заметки?
– Касающиеся плана изменений в статуте фонда и в правилах…
– Давайте, – протянул руку министр.
Малиновский подал ему машинописные листки. Писал он сам, в глубочайшей тайне, много часов, поскольку не хотел никого посвящать в дело, а печатать толком не умел.
Министр просмотрел заметки и тряхнул головой:
– Не вижу тут ничего четкого…
– Это только заметки.
– Слишком общие… Что, например, значит: «Надлежит избегать слишком поспешных решений при назначении ссуд организациям»? Вот, пункт седьмой?… Это ведь само собой разумеется. Слишком общее. Или пункт девятый: «Нужно сводить финансовую помощь к абсолютному минимуму»… Это и так понятно. Или что значит… Нет, простите… Хм… Но если вы захотите проработать подробный меморандум, я буду вам благодарен.
– Когда прикажете, господин министр?
– Скажем, в течение недели.
– Но, господин министр, я бы не хотел… Боюсь… если пойду официальным путем…
– Ах, вы об этом. Хорошо. Отдадите в мой личный секретариат.
– Как прикажете, господин министр.
– Спасибо и до свидания. Был рад с вами познакомиться.
– О… господин министр…
Малиновский вышел, возбужденный и красный. Надевая шубу, заметил в зеркале румянец на щеках и пробормотал: «Проклятое волнение».
Но он был доволен собой и тем, как прошло слушание. Мог быть уверен: подножку Яскульскому он подставил. На самом деле он целился выше, допуская, что на фоне тех проклятых четырехсот тысяч злотых удастся снять самого Шуберта, но вовремя заметил, что министр питает к Шуберту симпатию.
«Повезло мне еще, – думал он, – что я вовремя крутанул хвостом. Но как же элегантно министр на это намекнул! В этом-то и состоит искусство управления. Вроде бы ничего и не сказал, но явно дал мне понять: Шуберт – его человек, а вот Яскульского сольет с радостью, едва только получит хороший повод. Аккуратно, четко, ясно! Сучья лапа! Целое искусство. Именно такие и должны делать карьеру. Хотя, с другой стороны, когда человек имеет под ногами некоторую почву, тогда и чувствует себя иначе. Не боги горшки обжигают. В любом случае, это хорошая система: не говорить ничего напрямую. Урусов, например, имел бы в виду, что спешит, что должен уйти, а произнес бы: „Просил бы вас остаться подольше, но не осмелюсь задерживать, поскольку уже седьмой час“. Люди, которые родились такими или кому уверенность в себе дает положение, каждого умеют поставить на место: ни вправо, ни влево, а приходится делать ровно так, как они хотят. А почему?… Потому что они уверены в себе. По таким видно, что они значат куда больше, что они куда важнее, чем решаются показать. Надобно вести себя так, как силач, который легко держит тебя за шкирку, но ты знаешь, что он может и кости тебе переломать. О!.. Чем легче человек держит, тем вернее полагать, что он атлет. Никогда не выкладывать на стол все карты! Это как в игре: откроешь шушеру, а все думают, что на руках у тебя четыре туза».
