О разговоре с министром Малиновский решил дать Шуберту как можно более скупой рапорт. Генеральный слишком рассеян, чтобы вдруг обеспокоиться. Напротив, надо бы еще ему сказать, будто министр от него в восторге. Яскульский себя обдурить так просто не дал бы, но его, к счастью, в Варшаве не было. И как раз чтобы откомандировать его в Луцк, Малиновскому пришлось немало попотеть. Сперва возникли проблемы с волынской дирекцией публичных работ, потом решили, что в Луцк должен отправиться кто-то из руководства фонда, а в день, когда Малиновский должен был ехать – надо же такому случиться! – он так ударился коленом, что почти охромел. И пришлось туда отбыть Яскульскому. А в тот же день сеймовый посол Ясинский выскочил с той критикой на заседании бюджетной комиссии. Все было сделано мастерски, ну и результаты оказались если и не наилучшими, то, по крайней мере, неплохими.
Малиновский чуть не присвистнул от удовлетворения, однако издали заметил на углу Ясной госпожу Карась и успел принять соответствующее выражение лица, сердечно ей кланяясь. С этой бабой следовало считаться из-за ее серьезных связей, да еще оттого, что сын ее женился на кузине – на кузине Богны, а потому и на его собственной, получается. Кроме того, молодой Карась тоже имел связи и влияние в прессе. А это было важно.
«Кстати сказать, – мысленно улыбнулся Малиновский, – когда человек растет, то приходится ему считаться с бóльшим числом людей. Вот какое мне раньше было дело до прессы? Или до министра?… Даже до Шуберта немного. Достаточно было хорошо держаться с Ягодой. Растет человек, растет».
– Господин директор, прикажете лифт? – поклонился привратник.
– Каждый раз будешь спрашивать? – нахмурился Малиновский. – Я ведь раз и навсегда четко сказал.
– Слушаюсь, господин директор, но лифт сейчас наверху, и я думал…
– Не нужно ничего думать. Думаю я, а ты должен делать, что я скажу.
Он достаточно в свое время набегался на пятый этаж, а теперь мог и на второй поездить, и делал это с большим удовольствием, поскольку то был явный знак его власти. В самом начале он случайно услышал разговор двух привратников.
– Таким важным сделался, – говорил один, – раньше-то по лестнице шуршал на пятый, а теперь, как директором стал, и на второй пехом не соизволит.
– Задается, – добавил второй. – Лучше говори ему, как я: лифт застрял, господин директор. Тогда выругается и пешком пойдет.
Оба перепугались, когда он вышел из-за колонны. Через час он их уволил. Дело даже дошло до общественного суда, однако уволенные привратники ничего не получили, поскольку свидетельства директора о недопустимых действиях служащих низшего звена хватило, чтобы подтвердить справедливость увольнения.
Похожая история случилась и с одним из служащих в счетном отделе, с неким Любашеком. Все началось даже весело. Любашек пришел к Малиновскому с жалобой на одного из коллег, который якобы сказал о нем: «Любашек-то колеса не изобретет».
Поскольку в компетенции Малиновского находились и персональные дела, пострадавший пришел к нему искать справедливости.
– Так он вам сказал? – усмехнулся Малиновский. – А что, может, вы колесо изобрели?
– Я? – удивился чиновник.
Был это несколько нерасторопный и немолодой уже человек, всегда дурно одетый, и притом кланялся он начальникам без должного уважения; Малиновский его не любил.
– Да. Спрашиваю: вы изобрели колесо?… Нет?… Ну, тогда и делу конец.
– Но он меня оскорбил.
– Так и вы его оскорбите. Скажите ему, что он… ну, Америки не откроет. А мне прошу этими глупостями голову не забивать. Можете идти.
Но назавтра, когда Малиновский по своей привычке обходил отделы, наблюдая за работами, в счетном он вспомнил Любашека и спросил:
– И как, господин Любашек, изобрели вы уже колесо?
Все захихикали, как и следовало, а тот побледнел и ничего не ответил.
– Я спросил, – резче, но все еще весело повторил Малиновский, – когда вы придумаете колесо?…
– Как бы он нас им не переехал, – добавил кто-то услужливо.
– Ну, господин Любашек, так что же будет с этой проблемой?
Чиновник вскочил и принялся громко кричать:
– Я… я… протестую! Протестую!..
– Что? Что вы делаете? – смерил его ироничным взглядом Малиновский.
– Протестую! Вы не имеете права надо мной смеяться… осмеивать меня!
– Успокойся! – одернул его кто-то из коллег.
– Это издевательство! Я протестую! – трясся Любашек.
Малиновский почувствовал, что и вправду зря он пошутил над Любашеком, но ведь хотел только сыронизировать. Если дурак не понимает юмора, то сам виноват. В любом случае, надлежало поддерживать свой престиж, потому Малиновский, сделав грозное лицо, повысил голос:
– Молчать!
– Не стану молчать! – кричал уже побледневший до полусмерти Любашек. – Вы не имеете права! Вы нынче такой большой, но совсем недавно еще штаны протирали на чиновничьем стуле. Что вы за фигура?! Да вы и сами колеса не изобретете!..
Малиновский ударил кулаком по столу так, что подпрыгнули чернильницы.
– Я тебя, дурака, безо всякого колеса отсюда выкачу – только пыль столбом встанет! Прочь вышвырну!
Чиновник осел на стул, в комнате воцарилась мертвая тишина. Малиновский хлопнул дверью и вышел.
С увольнением контрактного служащего проблем было больше, чем с привратниками. Следовало выплатить компенсацию, к тому же дело требовало решения самого Шуберта. Генеральный и правда наговорил Малиновскому изрядно колкостей, но в итоге согласился. О том, чтобы оставить Любашека, просила и делегация служащих, но Малиновский настоял на своем. Те пытались воздействовать на него даже окольным путем, через Богну, и это разъярило его больше всего – когда Богна начала говорить о Любашеке, он решил раз и навсегда отучить ее совать нос в не свои дела.
– Дорогая, – сказал он, – прошу тебя не вмешиваться в мои управленческие решения. Мне, полагаю, самому хватит разума, чтобы поступить как следует. Я не выношу этой отвратительной моды, когда муж выслушивает бабскую критику. Со мной такое не пройдет! Все, точка, не о чем говорить!
Тогда ему показалось, что она обиделась, даже побледнела, что в глазах ее стоят слезы.
«Да ничего страшного, – подумал он. – Лучше запомнит и на будущее несколько раз подумает, прежде чем попытается мной вертеть».
Было это в первые месяцы руководства Малиновского, и с того времени не случалось, чтобы Богна хотя бы раз спрашивала о делах в конторе. Правда, он и сам охотно обо всем рассказывал. Она не раз обращала его внимание на одно или другое, а поскольку она хорошо разбиралась в обычаях, царящих в отделах фонда, некоторые из ее советов не были лишены смысла. Обиду она быстро позабыла – как он полагал, оттого, что он поступил как истинный джентльмен, принеся ей на следующий день целый килограмм шоколадных конфет. Ничего не сказал, даже не упомянул о вчерашней ссоре, но само собой разумелось, что это должно подсластить пилюлю.
