«Реальность – это сейчас, а раньше был кошмар», – думал он.
Над реальностью двигались ловкие, гибкие розовые руки Богны, расставлявшей чашки и блюдца. Длинные узкие пальцы с неправдоподобно прозрачными ногтями, казалось, не касались фарфора. Он всегда удивлялся ее рукам.
– Кстати сказать, – заметил он ей как-то, – ничего прекраснее твоих ручек я не видел никогда в жизни.
Случилось это при Урусове, который добавил:
– Вы правы. На них можно часами глядеть. Я некогда читал новеллу об орхидее, от которой нельзя было отвести взгляда, пока не умрешь с голоду. Эти руки – верх одухотворенности, на которую способно человеческое тело. Могут служить доказательством отсутствия границы между материей и метафизикой.
– Перестань, Мишенька, – краснела Богна. – Зачем ты выдумываешь глупости?
– Да, совершенно нет нужды, – соглашался Урусов. – It is silly to gild refined gold and paint a lily…[16] Что ж тут говорить, когда наперекор Шекспиру мы предпочитаем делать вещи, непригодные к употреблению, и, совершенно по Уайльду, зовем их Искусством.
Малиновский не любил, когда при нем разговаривали на языке, который он не понимал, потому он только улыбнулся притворно, зная, что речь наверняка шла о красоте рук Богны – тех рук, которые всегда тянулись к нему в ласковом и теплом порыве, которые гладили его свежевыбритое лицо, шелковистые и ароматные.
За завтраком он бегло просмотрел творение жены. Было оно написано на четырех листах, отчего показалось ему слишком коротким.
Однако Богна полагала, что краткость меморандума не снижает его значения.
– Зато благодаря этому его легче усвоить, он содержательный, отберет у министра меньше времени. Подумай, как бы он поморщился, если бы получил для проработки толстенный фолиант. Впрочем, как посчитаешь нужным. Ты ведь все равно станешь вносить туда какие-то изменения.
– Естественно, – заверил ее Эварист.
В конторе, решив самые важные дела, он приказал секретарю никого к нему не пускать и взялся за чтение. Богна составила текст крайне ловко. Разделила меморандум на параграфы, по паре абзацев в каждом: один содержал критику теперешней процедуры, второй указывал, какие изменения надлежит ввести.
Однако Малиновскому в самом содержании предлагаемых реформ многое не нравилось. Он принялся черкать, перерабатывать, дописывать.
Дважды звонил домой, чтобы спросить Богну, зачем она поместила в меморандум некоторые пункты, и сделать ей выговор, однако она ушла в магазин.
«Это непристойно, – подумал он, – что моя жена, жена вице-директора, должна сама ходить по магазинам».
Правда, благодаря этому она вела хозяйство очень экономно, но ее ведь могли заметить люди из общества, что оказалось бы хуже всего. Лучше уж есть дорого и иметь продукты похуже, только бы не породить сплетни. Ведь и правда: как тебя видят, так о тебе и пишут. Люди-то снаружи не в курсе, что зарплата вице-директора – всего восемьсот злотых. Могут думать, что зарабатывает он больше тысячи.
– Боже, – вздохнул он, – побыстрее бы сбросить Яскульского! Тогда я стал бы господином!
Тут мысль его снова вернулась к меморандуму. Он чуял, просто чуял, что благодаря этому выбьет из седла Яскульского и займет его место. Конечно, отношения с Яскульским прервутся, но сейчас он мог об этом не думать.
– Все зависит от того, хорошо ли напишу, – повторял Малиновский и раз за разом тер лоб.
Около третьего часа он закончил, вздохнул и перечитал текст вполголоса. Увы, теперь он стал слишком похож на первоначальные заметки.
– Что за черт! – выругался он. – Не вылезу из этого или как?!
Вдруг он понял:
– А если предложить пересмотр бюджета?… Например, соединить расчетный с бухгалтерией?… А отдел самоуправления – с контролем совладельцев квартир?… Можно вычеркнуть трех высших руководителей и около десятка мелких! Это наверняка понравится министру! Прекрасная мысль! Прекрасная!
А потом он задумался:
– А если предложить убрать мою собственную должность?… А?…
Это показалось ему почти гениальным: вот будет незаинтересованность, господин министр, вот забота о благе организации! Предлагаю отменить должность вице-директора. Это ненужные расходы. Обязанности вице-директора должен выполнять сам директор, у которого немного работы. Превосходно!
Он так этим утешался, что только после очередной попытки все переписать заметил:
– А вдруг меня уволят?… Если воспользуются моим советом – и все? Ох, черт!
Он потянулся под стол и трижды постучал пальцем по дереву.
Кроме того, перемены во внутреннем бюджете могли быть только дополнением к запланированным изменениям. Ведь главным образом речь шла обо всей деятельности фонда, о более плодотворном и более осторожном кредитовании.
На обед домой он не пошел: должен был все закончить сегодня. После новых переделок у него опустились руки: ничего не получалось!
В голове его уже царил полный хаос. Он еще раз перечитал творение Богны, пытаясь различить его текст под своими пометками красными чернилами. И тот показался ему совсем неплохим.
– Да пусть его! – решился Малиновский. – Отдам это – и будь что будет.
Он уселся за пишущую машинку и переписал все почти дословно, чуть заостряя некоторые обороты. В конце же добавил собственный абзац о сокращениях и, посомневавшись минуту, дописал: «Необходимо также убрать должность вице-директора как лишнюю. Эти функции могут быть переданы директору».
И ниже: «Эварист Малиновский, вице-директор строительного фонда».
Вздохнув с облегчением, он прочитал меморандум с самого начала и потер руки:
– Ну, как-то вышло.
Он решил больше ничего не менять и не добавлять. Достаточно уже намучился. Вернувшись домой, уже в постели рассказал Богне о сегодняшней работе, под конец заявив:
– Естественно, я не слишком много у тебя позаимствовал. Сама понимаешь… Хм… Но я все равно тебе благодарен.
Может, это было не слишком верно, но и недалеко от истины. Так или иначе, он дал мысль, дал базовые вещи, она же только оформила их в слова.
На следующий день он отвез меморандум в министерство и вручил личному секретарю в заклеенном конверте. Возвращался он в фонд пешком и как раз проходил мимо замечательной парикмахерской «Джером энд Мэтью», когда прямо перед ним остановился темно-синий лимузин Сименецких. Он специально замедлил шаг. Стоило воспользоваться случаем и поздороваться. Дверцы открылись, и вышла сама госпожа Сименецкая, а в машине осталась Лола. Дамы переговаривались между собой, когда он к ним приблизился.
– Мое нижайшее уважение. – Он галантно снял шляпу и, поспешно стянув перчатки, добавил: – Я так рад вас встретить!
– Приветствую вас, – сказала госпожа Сименецкая и подала ему руку.
