– Настоящая сумасшедшая!
И вовсе не такая уж она и красивая. Конечно, оригинальная, изысканная, шикарная, но не красивая. Малиновский вспомнил, что раньше, когда повстречал ее в доме Богны и не знал, что она из тех Сименецких и что у нее миллион приданого, он вообще не обратил на нее внимания. Даже и теперь она нисколько ему не нравилась, хотя он должен был признать, что она прекрасно сложена и совершенно безупречна, как ни посмотри.
Но ее холод, и неразговорчивость, и эта саркастическая улыбочка, наконец, странная таинственность скорее отталкивали его.
Однако в назначенный день он с утра был неспокоен. Естественно, решил пойти к ней – собственно, он ни секунды не колебался. Напротив, опасался, что не застанет ее дома, что она просто забыла о позавчерашнем капризе.
Однако она не забыла: лакей сразу объявил, что мадемуазель в салоне и ждет господина директора.
– А госпожа? – с невольной хитрецой переспросил Малиновский.
– Госпожа нынче утром выехала в Ниццу.
«Ага, – подумал Малиновский, – значит, это и правда что-то интимное. Но не слишком серьезное, поскольку лакей тут!..»
Так или иначе, но он был доволен, что пришел. Ему казалось, что Сименецкие сторонятся его и не собираются сближаться. Он был тут с Богной несколько раз, но одного его пригласили впервые.
Лола сидела в большом кресле в нише огромного зала и читала. На ней было скромное платье из серой шерсти с белым воротничком, застегнутым под самым горлом. Выглядела она почти как институтка. Прикрывая колени, платье все же демонстрировало по-настоящему красивые ноги.
– Мое почтение. – Малиновский как можно небрежнее поклонился. – Кажется, я пунктуален.
– Спасибо. – Она лениво поднялась и подала ему руку. – Пойдемте.
– Ваша уважаемая мамочка, говорят, выехала за границу? – спросил он.
– Отчего вы так забавно говорите: «уважаемая мамочка»?
Они оказались в небольшой комнатке, где стояли софа, изящный письменный столик и несколько полок с книгами.
– Собственно, – произнесла она словно в сомнении, – мы кузены…
Он покраснел и неуверенно засмеялся.
– И правда…
– Можем позволить себе немного больше… доверительности. А то ведем себя слишком официально. Например… например, мы могли бы поцеловаться.
Малиновский широко раскрыл глаза. Выражение лица мадемуазель Сименецкой нисколько не изменилось, она все так же улыбалась ему, внимательная и равнодушная. Только во всей ее фигуре неуловимо проявилось некое недовольство или беспокойство.
Малиновский сглотнул слюну и выдавил:
– Но… я не допускал… с радостью…
Она искусственно засмеялась, приблизилась к нему и сказала:
– Итак?!..
Он прекрасно понял, что должен ее поцеловать, что она сама желает того же, что проволочка опозорит его перед ней, и все же не мог отважиться, хотя в отваге тут потребности не было.
– Вы удивительно несмелы, – произнесла она кивнув.
– Я удивлен… Не ожидал такого…
– Такого счастья? – закончила она. – Ну?!
Он чуть наклонился к ней с намерением поцеловать в щеку, чувствуя при этом, что действует неумело, но Лола отклонила голову и произнесла:
– Не так.
Прежде чем он успел что-либо понять, она обняла его одной рукой за шею, вторую уперла ему в грудь и прижалась губами к его губам.
Дальше сохранять родственную дистанцию уже не представлялось ему возможным. Малиновский крепко обнял Лолу и принялся целовать ее в глаза, волосы, губы.
Теперь он знал, что делает это правильно. Неловкость исчезла вместе с робостью.
Зато она почти повисла на его руках, и, если бы не глаза, серые таинственные глаза, которые все еще внимательно вглядывались в его лицо, он подумал бы, что она без сознания.
Продолжалось все несколько минут, потом она выскользнула из его объятий и сказала:
– Погодите.
Она вышла, и ее не было довольно долго. Малиновский сел, поправил галстук, снял с рукава нитку. Ждал.
«Странная она, – думал Малиновский. – Она что, влюбилась в меня?»
Он все еще ощущал прикосновение ее холодных губ и терялся в догадках, чем все это закончится.
Ее шагов он не услышал: пол был покрыт толстыми коврами (один такой мог стоить и десять тысяч – персидский!), двери тоже не предостерегли его, поскольку в длинной анфиладе все они были раскрыты.
Она появилась вдруг в красном, как кровь, халате и в красных туфельках на высоких каблуках, над которыми виднелись ничем не прикрытые розовые пятки.
«Да она голая, – подумал он. – Под этим халатом на ней нет ничего».
Теперь все поняв, он слегка зарделся. Хотел встать, но она уселась рядом и легонько его придержала, при этом красный шелк раскрылся, обнажая груди: маленькие, твердые, чуть порозовевшие…
Он хотел сказать, что стоит быть осторожными: двери тут нараспашку, и слуги могут войти, – но ситуация была такого рода, что лучше промолчать. Следовало целовать ее, и Малиновский принялся целовать. Халат соскользнул с ее плеч, с коленей, и она теперь лежала перед ним совершенно нагая: прекрасное тело, кожа цвета слоновой кости.
– Раздевайтесь же, – произнесла она спокойно.
– А сюда никто… не войдет? – спросил он, задыхаясь, и в голове его мелькнуло опасение, нет ли тут какой-то ловушки.
– А вы боитесь? – спросила она.
– О чем вы! Я беспокоюсь о вас.
– Вы теряете время, – заметила она спокойно.
Он озабоченно осмотрелся, наконец встал за дверью и быстро разоблачился. Он злился на себя, на мадемуазель Лолу, на ситуацию – странную, без соблюдения привычных правил. Он ведь много раз читал романы о большом мире, и там все происходило по-человечески, не при открытых дверях, а после беседы, с вином и напитками, пирожными… Почему же он, именно он должен выносить выходки этой скучающей девицы? Но хотя он и не чувствовал ни малейшего желания флиртовать в таких-то обстоятельствах, надлежало сыграть роль до конца: отступать нельзя.
Он стянул рубаху и по привычке пловца перекрестился, однако ему пришло в голову, что он невольно совершил святотатство, из-за чего трижды стукнул по спинке стула и, все еще колеблясь, вошел. Его смущало то, что пришлось показаться ей в одних носках. Лола же нахально на него посматривала.
«Ты, распущенная барышня», – подумал он почти с ненавистью и с улыбкой склонился над ней, шепча:
– Какая же ты красивая!..
Впрочем, она и правда была хороша в своей наготе и беспокоила его этой рассудочностью во взгляде, которым она все время следила за ним. Наверняка она отличалась изрядной чувственностью, вот только чувственность ее была странно холодной.
