– Говорит директор строительного фонда Малиновский. Дома ли господин барон?
Денхофф мог не знать или забыть о его повышении, а простого референта он проигнорировал бы.
– А, добрый вечер, – вежливо отозвался Денхофф. – Что за приятная неожиданность. Чем я заслужил ваш звонок?
– Господин барон, вы некогда упоминали, что мы могли бы как-нибудь поужинать вместе. У меня как раз нынче свободный вечер. Если бы вы сумели выбраться…
– О, а жена даст вам отпуск?…
– Она не настолько сурова, – засмеялся Малиновский.
– Она очаровательная женщина. Передавайте ей мое почтение.
– Спасибо.
– Что же насчет вечера… хм… я как раз переодевался. Если вас это не смутит, можете подъехать ко мне…
– С радостью.
– Предлагаю «Бристоль». Там сейчас собирается лучшее общество.
– Конечно, я слышал об этом. Прекрасно.
– Тогда жду. До свиданья.
– Мое почтение, господин барон.
Он отложил трубку и заметил, что Богна уже в комнате – вошла в конце беседы.
– Ты говорил с Денхоффом? – спросила она.
– Да, – буркнул он в ответ. – Он тоже должен присутствовать на конференции.
Она ничего не ответила, но, когда он уходил, погладила его по щеке.
– Не возвращайся слишком поздно, – улыбнулась она.
– Постараюсь.
– И знаешь что? Осторожней с Денхоффом. Он, может, и не дурной человек, но пустой и поверхностный.
– Жениться на нем я не стану, – пожал он плечами.
– Я бы предпочла, чтобы ты держался от него подальше.
– Хорошо-хорошо. Доброй ночи, дорогая.
Поцеловав ее в лоб, он вышел. Денхофф жил на Уяздовских бульварах, занимал небольшую, но элегантную квартиру на втором этаже, некогда бывшую частью больших апартаментов. После смерти его отца мать переселилась в Канонички на Театральную площадь, а барон оставил себе две комнаты с ванной: ковры, клубные кресла, столик с виски и сифонами, огромный, как теленок, голландский дог, валяющийся на софе, и кипы газет.
Хозяин как раз заканчивал одеваться. Высокий, тяжелый, с мощными плечами, большим широким лицом и умными маленькими темными глазками, он скорее напоминал украинского селянина. Только гордый изгиб толстых губ под редкими, коротко подстриженными черными усами, старательно зачесанные волосы и маникюр говорили о его настоящей позиции в обществе.
Он принял Малиновского сдержанно, но вежливо. Бесцеремонно открыл при нем ящик бюро и сунул в портмоне пачку банкнот.
– Судя по этому запасу, – непринужденно засмеялся Малиновский, – вы готовитесь гулять, господин барон.
– Джентльмен всегда должен быть ко всему готовым. Ну, пойдемте. Ага… прошу прощения… минуточку.
Обыскав карманы снятой одежды, он нашел какой-то листок, который разорвал и хотел выбросить в корзину, но потом сжег над пепельницей.
«Наверняка любовное письмо дамы из высших сфер, – подумал Малиновский. – Вот что значит осторожность!»
Одновременно в голову ему пришла мысль, что он мог бы понравиться Денхоффу, если бы рассказал ему, что Лола Сименецкая – его любовница. Естественно, это было бы свинство, но дать понять каким-то осторожным образом – это не то же самое, что сказать вслух.
Ресторан был переполнен. На всех немногочисленных пустых столах стояли таблички с надписью «Заказан». Однако для них нашли удобное место у танцплощадки.
– Господин барон, вам понравится, – униженно кланялся метрдотель. – Правда, я резервировал столик для камергера Корицкого, но он будет рад…
– Камергер в Варшаве? – удивился Денхофф. – Один?…
– Одинешенек, господин барон. Приехал утром, был на обеде, а теперь в театре на премьере.
– Значит, без рыбки не вернется, – понимающе засмеялся Денхофф.
Малиновский рассчитывал на исключительно утонченный ужин и полагал, что Денхофф позволит ему заплатить злотых, скажем, сто пятьдесят, – а потому был удивлен, когда барон выбрал дешевые закуски и обычный сэндвич. Пришлось и ему держаться этой линии. Впрочем, Малиновский все равно ел только за компанию, поскольку успел поужинать. Зато коньяк был очень дорогим, заграничным, хотя Денхофф пил мало. Единственной радостью оставалось то, что сам столик выглядел роскошно, особенно когда на него водрузили плоскую корзину с бутылкой «Шамбертена».
Денхофф знал тут всех, раскланивался направо и налево, с некоторыми господами и дамами обменивался улыбками, другим едва кивал с каменным лицом. Объяснял при этом, сыпал фамилиями – да какими! Нескольких человек знал и Малиновский. Господин Сарнецкий бывал у Карася, а полковник Шорминский дружил с Ягодой.
– Вы знаете Шорминского? – заинтересовался Денхофф.
– О, да. Он приятель одного из моих служащих.
– Он, кажется, работает в мобилизационном департаменте?… Да… Очень дельный, говорят, человек. Сидит один. Может, мы его пригласим? Вы знаете его достаточно хорошо?… Будет веселей. Я бы охотно с ним познакомился.
Малиновский не был уверен, что полковник примет их предложение, но встал и пригласил его. Начал с заверения, что «наш дорогой Казик» часто вспоминает полковника, после чего сказал:
– Я тут со своим другом, бароном Денхоффом, так не присоединились бы вы, господин полковник, к нашей ангельской группке? Прошу вас.
Вскоре они сидели втроем, а потом пришел старый и лысый, словно колено, камергер. Правда, не привел «рыбку», но обещал, что та придет, и развлекал Малиновского описанием ее физических и духовных прелестей. Речь шла об известной актрисе. Тем временем Денхофф оживленно беседовал с полковником: вроде бы критиковал новую организацию отделов мобилизации в поветах[18]. Полковник, как оказалось, был соавтором этой системы и горячо ее защищал, выдвигая многочисленные аргументы. Чуть за полночь пришла «рыбка» камергера, и разговор перешел на общие темы.
– Господин камергер ее содержит? – тихонько спросил Малиновский Денхоффа.
– Естественно. Обходится это ему в тысячу злотых ежемесячно. А пользуется ее, скажем так, услугами редко, поскольку иной раз по несколько недель не показывается в Варшаве. Прошу прощения, я на секунду в бар, – сказал он. – Погляжу, кто там есть.
– Я тоже загляну, – вскочил Малиновский.
Он заметил, как поморщился барон, но вернуться на место уже не мог. В баре еще было пусто. Тут развлечения начинались позже. У стойки на высоком стуле сидел только один неприметный человечек в смокинге.
– Я бы выпил рюмочку джина, – сказал Денхофф и присел рядом с неприметным, указав на другой стул Малиновскому. – Бармен, два джина.
Малиновский заметил, что барон словно бы передал что-то незнакомцу, а может, это ему лишь показалось. Потом они вернулись в зал. Полковник поднялся и принялся прощаться.
