Он попытался выведать у Богны, не донесли ли ей случайно о его визитах к Лоле или о постоянных вечерних попойках, но, похоже, она ничего об этом не слышала. То, что время от времени он видел на ее лице какую-то печаль, еще ни о чем не свидетельствовало. Напротив, она вела себя еще более мило и сердечно по отношению к нему, чем ранее. За четыре дня ни разу не случилось ни малейшего скандала. Если их мнения не совпадали и он решительно отстаивал свое, она признавала его правоту.
– Разум женщины, – говорил он тогда, – не может разобраться в большинстве дел. Я тебе советую, моя дорогая, положиться на мой – и все будет прекрасно.
А сам думал: «Женщину нужно держать на коротком поводке. Раз позволишь ей сесть тебе на голову, после ничто уже не поможет».
Первый спор случился в воскресенье. Богна отправилась в церковь, где должна была с кем-то встретиться. Вернулась к обеду какая-то взволнованная. Малиновский заказал на послеобеденное время машину, которой, будучи директором, теперь имел право пользоваться, и заявил, что они поедут на прогулку.
– Погода прекрасная, возьмем с собой Урусова. Пожалуйста, позвони ему и спроси, захочет ли он поехать с нами.
Неожиданно Богна возразила:
– Мы не можем ехать. Нужно исправить – если это вообще можно исправить – нашу забывчивость по отношению к профессору Шуберту.
– Какую еще забывчивость? Зачем нам вообще о нем помнить? – спросил он с вызовом.
– Зачем?… Хотя бы затем… что мы нанесли ему обиду. И это в обмен на его доброту к нам.
– Нам?
– Хотя бы повышение тебя до вице-директора…
– Ах, ты об этом, – пожал он плечами. – Старые дела. В любом случае, это была доброта не по отношению к нам, а по отношению ко мне.
Она бросила на него пылающий взор, но ничего не сказала.
– Кроме того, – продолжал он, – я не могу считать вежливостью то, что ради пользы и благополучия организации он повысил именно меня. Потому позволь мне самому решать, должен ли я чувствовать к нему какую-то особенную благодарность.
– Однако без него ты до сегодняшнего дня оставался бы референтом.
– Ты в этом уверена? – спросил он с иронией. – Но я ведь уже без помощи господина генерального стал директором, в то время как его отослали прочь.
– Эв, – сказала она гневно, – именно потому ты его обидел.
– Я обидел? – изобразил он удивление.
– Ты, – ответила она убежденно. – Ты, именно ты. Я не думала, что меморандум, с которым я тебе помогала, будет иметь такие… такие… последствия.
– Что-то ты слишком высокопарно выражаешься, – засмеялся он. – Волнуешься из-за таких глупостей. Если даже все было так, как ты говоришь, можешь не беспокоиться. Твою «помощь» я бы вообще не принимал во внимание. И кто же тебе наговорил таких глупостей? Шуберт?
– Не важно. Не Шуберт. Если бы он знал, я бы стыдилась ему на глаза показаться.
– Ну, тогда все в порядке. Если он не знает, то нечего и голову себе морочить.
Она встряхнула головой.
– Я другого мнения и очень, очень болезненно это переживаю.
Это всерьез его разозлило.
– Так, может, ты и вообще предпочла бы, чтобы меня не повышали, только бы старый грубиян остался на своем месте?
– Предпочла бы, – ответила она.
– Чудесная из тебя жена! – взорвался он. – Больше заботится о чужом человеке, чем о собственном муже.
– Ты ошибаешься. Более всего я забочусь о том, чтобы мой муж был человеком, которого я могу уважать.
– А мне, например, все равно. Понимаешь?! Все-рав-но! Прошу только не вмешиваться в дела, которых ты не понимаешь.
Он стукнул кулаком по столу и ушел в свою комнату, не закончив обедать. Заметив, что оставил портсигар, он вернулся и увидел, что Богна плачет.
«Чудесно, – подумал он. – Пусть поревет – ей это не помешает».
И все же он испытывал к ней сочувствие. Дура она, не понимает жизни, но ведь любит его, да и он относился к ней тепло. Он встал за стулом Богны и погладил ее по голове. Тогда она взяла его руку и, прижав ладонью к своей щеке, принялась говорить, подавляя рыдания. Говорила, что знает, какой он на самом деле хороший, что это, наверное, произошло без его желания, что только в первый момент ей могло показаться иначе.
– Ну конечно, – сказал он нетерпеливо. – Конечно.
Она обязательно хотела пойти к Шуберту вместе с ним, но в конце концов они решили, что Эварист заглянет к нему в другой раз. Он пообещал это Богне, чтоб та отстала, а сам не собирался утруждать себя визитами, во-первых, неприятными, а во-вторых, излишними.
К тому же вечером оказалось, что у Шуберта нет и малейших подозрений на их счет. Он принял Богну с обычной сердечностью.
– А обо мне он вспоминал? – спросил Малиновский.
– Ах, мы говорили обо всем. Он вернулся к преподаванию и очень этим увлечен.
– Тем лучше, – буркнул Эварист.
На том-то все и закончилось, однако в настроении Богны он словно бы чувствовал скрытое сожаление, направленное на него, и это его раздражало. Он снова стал ходить в клуб, нашел там себе трех партнеров постарше для бриджа. Играл он куда хуже их и всегда проигрывал. Однако то были несерьезные суммы для директорской зарплаты: десять, двадцать, редко больше тридцати злотых. Это не портило ему настроения. Возвращаясь домой, он всегда кого-то там заставал: Урусова, мадемуазель Паенцкую, молодых Карасей, а то и Боровича, который, впрочем, бывал реже прочих. Он как-то притих, сделался еще молчаливее и только изредка позволял себе дурацкие шутки, да и это закончилось, когда Малиновский обломал ему рога. Случилось это однажды вечером, когда он вернулся из клуба и рассказывал об одной интересной партии в бридж:
– …Котя спасовал, Дудуш Конецпольский ушел в пики, а Морис Лянцкоронский – сразу четыре трефы…
– Прошу прощения, – прервал его Борович. – Ты с ними на «ты»?
– Я?… С ними?… Ну, нет.
– Тогда отчего ты называешь их уменьшительными именами?
– Так их зовут все…
– …все, кто с ними на «ты», – продолжал цепляться Борович. – Но у тебя подобная… доверительность… звучит забавно.
Малиновский смерил его холодным взглядом.
– Мой дорогой Стефан, я никогда не уполномочивал тебя делать мне замечания. Помни об этом. Кажется, ты забыл, что ты у меня дома, где было бы странно…
– Эв! Перестань! Прошу тебя! – прервала его Богна.
– Не мешай.
– Но господин Стефан только проявил вежливость! Это простое недоразумение.
– Недоразумение не должно пересекать определенные границы. Дело не во мне лично, – подчеркнул Малиновский, – но в том простом факте, что Стефан должен помнить: я – его директор.
