– Ха, что же, возможно, ты и права. Но я такой, как есть, и ни для твоего, ни для чьего-то еще спокойствия не изменюсь. Потому у тебя есть выбор: либо приспособиться к образу жизни своего мужа, либо… либо… разведемся.
Произнес он это настолько холодно, настолько равнодушно, что она испугалась.
– Но я люблю тебя, Эв! – прошептала она.
– Ну что ж… хм… В таком случае, к чему вся эта тирада?
– Потому что такая жизнь – это пытка для меня! Разве ты не видишь и не чувствуешь этого, Эв?
– Ты преувеличиваешь. Человек ко всему может привыкнуть, дорогая. Особенно во имя… этой… любви. Ради любви, дорогая, люди и не такое выносят.
– Но Эв, тут ведь речь о тебе. Ты ведешь пустую, бессмысленную, не достойную тебя жизнь. Ты тратишь здоровье, портишь мнение о себе…
– Прости, – перебил ее он, – но какую жизнь я веду, это мое дело. Не тебе меня учить. Благодаря этой моей бессмысленной жизни у меня нынче друзья в высших сферах. У меня отношения, деньги. Я большой господин. Всякий кельнер, всякий шофер, всякий билетер в театре знает, кто таков господин Малиновский. Неужели тебе неприятно, что твой муж сделался одной из популярных персон в Варшаве?… Что люди считаются со мной?… Что я стал кем-то?… Нет, моя дорогая, ты не станешь уже учить меня уму-разуму. Что же касается сплетен об изменах, то скажу тебе – и даю слово чести, – что все это ложь. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Я тебя держать не стану. Только прошу об одном: не устраивай мне таких сцен, поскольку у меня есть проблемы поважнее и нет ни времени, ни желания выслушивать их. Говоришь, что любишь меня, а нервы мои поберечь не желаешь.
На глазах Богны помимо ее воли выступили слезы. Тогда он наклонился к ней, погладил по голове, поцеловал в губы и уже другим тоном произнес:
– Ну, не плачь, любимая, не плачь. Не нужно делать себе проблем из вещей банальных и несерьезных. Ну! Улыбнись. Я на самом деле не такой уж и плохой, каким ты меня считаешь.
И она улыбнулась – а что ей было делать?… Улыбнулась, потому что не только любила его, несмотря ни на что, но знала также, что он и правда не плохой, что эта пустота и поверхностность, ложь и притворство, фанфаронство и праздность, мелкие интересы и тривиальный вкус – не его вина, а вина обстоятельств, в которых он воспитывался, тяжелых юношеских лет, нереализованных желаний. Выходя за него, она совсем не так представляла себе перемены, которые должны были в нем произойти. Наверняка он уже не был тем простым, ясным пареньком из американского фильма. И все же одна мысль о том, чтобы отказаться от Эвариста, казалась ужасной и невозможной. Она просто не умела представить себе жизнь без него. Плакала ночами, когда он не возвращался, мучилась, воображая, как он наслаждается объятиями других женщин, понимала, что нужно, что она должна, что обязана по меньшей мере отодвинуться от него, не унижаться до ожиданий мимолетного его каприза, но хватало и того, чтобы он входил в спальню – и все голоса страдания и разума сразу смолкали.
Как же это было унизительно, когда он вспоминал о ней и – с глазами, стеклянными от алкоголя, с лицом бледным и опухшим, с запахом перегара – одарял ласками. И все же она не могла отказаться от них, плакала от наслаждения и стыда.
И снова проходили месяцы, не принося изменений к лучшему. Проходили в пустом ожидании, в унизительном забытьи и еще более унизительных напоминаниях со стороны Эвариста. Время от времени он присылал Богне цветы или приносил подарок, чаще всего – что-то из украшений. Она пыталась усмотреть в этом признак привязанности, приязни, сердечности, однако видела лишь его желание получить удовольствие и оплатить ее обиды, о которых она знала и о которых лишь догадывалась.
К этому времени Эвариста уже пригласили в наблюдательные советы нескольких больших строительных предприятий. Он оставался этим весьма доволен и утверждал, что еще сыграет в национальном строительстве соответствующую роль. Богна прекрасно понимала, что эти приглашения были получены исключительно из-за того, что он занимал пост директора строительного фонда. Тем не менее она поддерживала эти его амбиции. Во-первых, членство в наблюдательных советах давало определенный доход, а кроме того, она надеялась, что Эварист, занявшись важным делом, быстрее отойдет от своего образа жизни. Но и тут ее ждало разочарование. В первые дни он приносил домой стопки статистических данных, уставов, балансов и отчетов. Закрывался в кабинете, выключал телефон и листал бумаги. Принял даже на себя – как говорил – непростую роль докладчика о мировой между цементным картелем и кирпичным синдикатом, но уже через неделю совершенно это позабросил.
– Устал я что-то, – жаловался он.
– Я бы охотно тебе помогла, – предлагала она, как всегда.
– Да что ты там понимаешь, – пожимал он плечами, тоже как всегда, и отдавал ей всю работу.
Таким образом она готовила для него все квартальные отчеты фонда, разрабатывала важнейшие решения по крупным кредитам для самоуправления, писала статьи в профессиональные журналы, рапорты в министерство и т. п. Она делала это с настоящей радостью, зная, что так укрепляет его карьеру. И не обижалась на то, что он никогда не выказывал благодарности за эту работу. Потому что знала, как сильно страдают из-за этой ее помощи его амбиции. Она даже задумывалась, не лучше ли будет, если она предоставит ему возможность самостоятельно решать эти дела, но после нескольких попыток убедилась, что Эварист не справится, что его наработки могли лишь доставить ему проблемы, если не вызвать всеобщий смех. Тем более она старалась уменьшить в его глазах свои заслуги. Часто специально звонила ему в бюро днем, чтобы узнать, нет ли у него каких-то серьезных дел. Она вытягивала его на разговор и самым деликатным образом подталкивала его к решениям, которые казались ей правильными.
Кирпично-цементная мировая и правда требовала немалых усилий, но прекрасно сыграла свою роль, поскольку на съезде выбрали постоянную комиссию по договору, а Эвариста сделали главным – и с достаточно высокими суточными.
Их доход составлял в сумме около четырех тысяч ежемесячно, но содержание дома, приемы, портные и прочие полезные люди забирали почти все. Эварист решительно требовал от Богны, чтобы та одевалась элегантно и богато.
– Моя жена должна выглядеть как моя жена, – говорил он.
– Но откуда мы возьмем на это средства?
– Это уже мое дело! – раздражался он.
Также он раздражался, когда она спрашивала его, нет ли у них долгов. Не могла понять, откуда берутся деньги на гулянки, на выезды в Криницы, на членские взносы в клубах.
– Мне везет в картах и на бегах, – говорил он.
Но не всегда он играл счастливо. До ушей Богны доходили слухи, что он проигрывал, причем серьезные суммы. Но поскольку она ничего не слышала о его долгах, – напротив, ей говорили, что Эварист охотно одалживает остальным, – то успокоилась или, вернее, перестала об этом думать, поскольку было это время, когда над ней нависло новое несчастье: Эварист занялся Алиной Пшиемской и куда серьезней, чем остальными.
