«Только бы он не сделал какой-то глупости, боже, только бы не сделал», – повторяла она мысленно, пытаясь не воображать, как Эварист посягает на собственную жизнь.
Он, для которого достоинство, и честь, и человеческое уважение, и это мерзкое публичное мнение столько значат!.. Какие надлежит использовать аргументы, чтобы его успокоить, одушевить, доказать, что еще не все потеряно?… Его религиозность может оказаться серьезным козырем, а кроме того, он же еще молод, он должен стать отцом, у него есть обязанности… Нужно это подчеркнуть. И еще повторить то, что говорил профессор Бжостовский о самоубийцах: «Я презираю мужчину, который добровольно отрекается от жизни. Потому что он этим доказывает, что туп и ограничен. Он достоин смерти, если уж сознание его не ведает голода познания, не чувствует наслаждения от раздумий, от поиска истины и созерцания. Если его не интересует жизнь – любая, пусть даже и наихудшая, – он не заслуживает даже жалости. Если он заменил себе познание как цель жизни некоей другой целью, он глупец, а его несчастье не может вызвать во мне сожаления, поскольку оно вне разума».
Богна не полностью разделяла мнение отца, но решила использовать все, что могло отвлечь Эвариста от отчаянного шага.
А кроме того, следовало раздобыть деньги. Если господин Валерий решится купить ее часть Ивановки, дело будет решено. Деньги придут немедленно, формальности она уладит позже. Правда, таким образом она лишится своей небольшой ренты, ну и пусть. Неприятнее казалось лишиться последнего клочка земли, который остался в их семье. Правда, она сможет все так же бывать в Ивановке, но уже только как гость. Ну и господин Валерий никогда не простит ей этой продажи.
«Как это странно, – думала она с горечью, – совсем недавно я уверяла его, что не уступлю ему этой земли».
Но теперь это стало мелочью, которая ни на что не могла повлиять, особенно на главное – на необходимость спасти Эвариста. Только бы господин Валерий согласился купить землю! В противном случае собрать необходимую сумму не представлялось возможным.
Она полагала, что за драгоценности сможет получить самое большее четыре, пять тысяч, за старое серебро, соболью накидку и всякие мелочи – еще столько же. Мебель получится продать лишь отчасти, поскольку остальную они взяли в кредит, а тот не выплачен полностью, ведь Эварист все время его продлевал. Остались еще ссуды. Тетка Сименецкая, Дина Карась, Паенцкие…
И прежде всего – экономия, максимум экономии.
К этому она прибегла сразу. Когда они доехали до станции, заявила Стефану, что поедет третьим классом. Он пытался возражать, но она не отступила. Поезд был почти пуст. Они легко нашли свободное купе. Неприятный запах лака и дезинфицирующих средств наполнял воздух. Только когда вагоны тронулись, в окна ворвался ветерок.
– Когда это случилось? – спросила Богна.
– Мне сложно сказать, – задумчиво произнес Борович. – Но кажется, дней пять назад.
– Боже! Отчего же вы не сообщили мне сразу?
– Генеральный директор Яскульский известил меня только вчера утром. Я поговорил с Эваристом и тотчас выехал.
– Я не в упрек вам, господин Стефан, напротив, я очень, очень вам благодарна. Вам же до этого нет никакого дела… Правда, две ночи в вагоне…
– Госпожа Богна! – произнес он с упреком.
– Но ведь куда проще было бы отбить телеграмму.
Он поднял на нее глаза:
– Телеграмму?
– Правда, – кивнула она, – хватило бы написать: вам следует сейчас же приехать.
– Прошу прощения, но откуда же я мог знать, что… вы, узнав, в чем дело, вообще захотели бы приехать? – произнес он с напором.
Она удивилась:
– Но ведь это и так понятно!
– Не настолько уж… – улыбнулся он иронично. – Я не шпионил за вами, но уж простите мою откровенность, ни для кого не было секретом, что этот господин… изменял вам, что вы были близки к разводу, что у вас в любом случае нет причин особенно сочувствовать своему мужу…
– Господин Стефан, но не тогда же, когда с ним случилась беда!
– Такая вот беда, – подчеркнуто произнес Борович.
– Ах… вы об этом.
Борович пожал плечами и отвернулся к окну. Богна задумалась. И правда, Стефан имел право сомневаться, захочет ли она спасать Эвариста. Он ведь не знал об их отношениях.
«Меня он тоже не знал», – подумала Богна.
Но теперь она и сама удивилась, что у нее не возникло никаких сомнений. От нее ведь только и зависело спасение Эвариста, его доброе имя, освобождение его от моральной и материальной ответственности. Она трезво оценивала положение. В лучшем случае – бедность и тяжелый труд, полный уход из общества, возможно, даже остракизм. Она понимала это с самого начала. Ей придется остаться подле человека, которого она уже не могла уважать, которому не могла доверять, которого необходимо… стыдиться.
Мысли Боровича, похоже, шли сходным путем, поскольку он сказал:
– Я о том, госпожа Богна, что я даже на миг не предполагал, едучи в Ивановку, что вы так отреагируете на эту новость. Вот я о чем. И если я решил сообщить вам лично, то лишь поскольку боялся, что излишняя прямота повредит вашему нынешнему состоянию. Позволите ли… говорить искренне?
Он был возбужден и едва контролировал подергивающиеся мышцы лица.
– Прошу вас, – сказала она спокойно.
– Так вот, я знаю вас долгие годы и знаю, что вы презираете – или скорее презирали – всяческую грязь, мерзость… Как же я мог допускать, что вы захотите добровольно в эту грязь нырнуть?… Нет, ничто вас не заставляет это делать! Он испортил, разбил вашу жизнь! Оскорбил вас уже тем, что позволил себе прикоснуться к ней, обесчестил своими изменами. Ничего, кроме обиды и позора, он вам не дал, а в конце сделал из вас еще и жену вора!..
– Господин Стефан! – воскликнула она. – Проявите же ко мне немного милосердия!
– Не могу, не могу! – взорвался он. – Это ужасно! Я не понимаю, не хочу понимать!
– Он мой муж.
– Он мерзавец!
Она взяла его за руку и проговорила с напором:
– Вы имеете право так его называть, но, господин Стефан, вы не обязаны присматривать за мной.
Он вырвал руку, вскочил и встал возле окна. Через некоторое время принялся говорить, не глядя на Богну:
– У меня есть обязанности, обязанности приязни. У меня есть обязанность ввести вас в курс дела. Я не могу называть великодушием то, что остается безумием. Вы не имеете права терять саму себя. Я еще понял бы намерение помочь ему материально, хотя вы и не должны этого делать. Прошу только подумать…
Он сел перед ней и, судорожно стискивая кулаки, принялся говорить, словно читал затверженную лекцию:
– Я прошу вас на ближайшей станции вернуться. Я поеду сам. Сделаю все, что необходимо. От вашего имени добуду деньги и верну их в кассу фонда. Упакую ваши вещи и отошлю их в Ивановку. Стану ежедневно вам писать. Прошу поверить мне, прошу мне довериться. Клянусь, я сделаю все, чтобы спасти Эвариста. Но пусть он больше не пятнает вас, пусть не осмелится до вас дотронуться! Молю вас, заклинаю своей безграничной приязнью!..
