Господин Феликс искусственно рассмеялся:
– Вы и правда, уж простите меня, легкомысленная женщина. Значит, вы лишились всего, взяли в долг – и ради чего? Ведь его все равно уволят с должности и никуда не возьмут. На что вы станете жить? Как возвращать долги?… Похвально, конечно, с вашей стороны и благородно, не стану возражать, но – ради чего?…
– Он мой муж, и я не могу оставить его без помощи. Считаю это своим моральным долгом.
– А я не признаю моральных долгов по отношению к растратчикам. Советовал бы и вам не лезть в это дело. Я вот его видеть не хочу и на порог не пущу. Так меня обидеть!
– Не стану спорить, вы имеете право сурово его осуждать, хотя я верю, что случилось это не по его злой воле, а из-за отсутствия рассудительности, из-за слабости характера, из-за того, что он поддался дурному влиянию. Но я надеюсь, что в любом случае вы захотите поучаствовать в спасении Эвариста.
– Я?… Я?… Да я пальцем о палец не ударю!
Она принялась его убеждать. Использовала все аргументы, какие только могла. Ведь речь шла о сравнительно небольшой сумме. Однако господин Феликс остался непоколебим:
– Полагаю это бессмысленным мотовством, – повторял он.
После долгих уговоров он заявил:
– Да и… кто мне сможет пообещать, что Эварист эти деньги отдаст?
– Я вам обещаю.
– Я вам верю, но хочу спросить: с каких таких средств?
– Стану работать, для Эвариста какая-то должность найдется.
– Не думаю, но вам я могу поверить. Я не располагаю наличностью… Хм… Дам, сколько смогу.
Он вышел в соседнюю комнату, а потом вернулся с банкнотой в пятьсот злотых и листком бумаги.
– Хочу получить с вас расписку. – Он положил перед ней листок и перо. – Полностью, фамилия и имя.
– Всего пятьсот! – вырвалось у нее.
– Я не могу разбрасываться состоянием своих детей, – с достоинством ответил господин Феликс. – Времена тяжелые, а игра не стоит свеч.
Она с таким удовольствием отложила бы банкноту и вышла бы не прощаясь! Но не имела права этого сделать. Богна подписала бумагу, обещая себе, что этот долг она отдаст раньше прочих, даже раньше, чем Ендрусь.
Спрятав деньги в сумочку и увидев, что Феликс не садится, а стоит в ожидающей позе, она вскочила:
– Спасибо вам и до свидания.
– До свидания. Всех нас этот дурак обидел. Желаю счастливой дороги. До свидания. Целую ручки.
В прихожей мелькнуло кругленькая мордашка Кази. Богна же быстро сбежала по лестнице и пешком отправилась на вокзал. Там выпила стакан молока, съела булку и, попросив кельнера, чтобы вовремя ее разбудил, задремала в кресле.
Сон, однако, не придал ей сил, как и дрема в вагоне. Она приехала в Варшаву смертельно уставшей, но на отдых не было времени. Сперва она послала Эваристу пакет с едой, потом нужно было искать деньги. У знакомой швеи одолжила еще тысячу, Мишенька отыскал ей какого-то Файнцина, ростовщика, который согласился дать семь тысяч под десять процентов ежемесячно при условии, если она представит двух серьезных поверенных. С поверенными было уже проще. Профессор Шуберт поставил свою подпись, вторую – Сташек Карась.
«Через месяц, когда вернется тетя, – рассчитывала Богна, – отдам долг ростовщику».
Наконец все было урегулировано. Яскульский сдержал слово: лично побывал у министра и получил его согласие на закрытие дела. Госпожа Карась решила проблемы в прокуратуре, а Богна – в министерстве внутренних дел.
В полдень она приехала в следственный комитет, имея на руках все бумаги. В грязной тесной комнатке она ждала решения оставшихся формальностей. Наконец привели Эвариста. Богна представляла, что увидит его сломанным, согбенным, с небритым лицом и в испорченной одежде. Поэтому, когда он вошел вполне свежий, с улыбочкой на губах и с рукой в кармане, она испытала некоторое разочарование. Не могла понять отчего, но ощутила странную обиду.
Эварист непринужденно приблизился к ней и поприветствовал с таким лицом, словно ничего и не случилось. Она впервые поняла, что ей стыдно рядом с ним. Не могла поднять глаз, чувствуя на себе взгляды полицейских и нескольких человек, которые, как и она ранее, ожидали здесь. Тем временем Эваристу пришлось расписаться за возвращенные часы, портмоне и прочие мелкие предметы, при этом он перешучивался с чиновником. Богна сцепила зубы, чтобы не расплакаться.
– Ну, пойдем же из этого пристанища, – услышала она над собой его голос.
По лестнице они шли молча, на углу сели в такси.
– Что ты такая печальная? – спросил он.
– Так просто… и я не печальна…
– Ты осунулась. Должно быть, беспокоилась обо мне? Да? – Он наклонился и хотел ее поцеловать.
Она осторожно, но решительно отодвинулась. Не вынесла бы сейчас его ласк.
– Перестань, – сказала она. – Мы на улице.
– И что с того?… – Пожав плечами, он добавил с горечью: – Хорошо же ты меня приветствуешь.
– Эв… – начала она. – Эв, разве ты не понимаешь…
– Чего?
– Я слишком много… страдала.
Он сухо рассмеялся.
– Что ты говоришь?… Чудненько! Она, значит, страдала. Я в тюрьме сидел, приходилось спать на жестких нарах, есть баланду, выносить отвратительное отношение к себе, а теперь я узнаю, что это не я страдал, а она!
Водитель оглянулся, и Богна прошептала:
– Не говори так громко.
Он пожал плечами и замолчал.
– Куда мы едем? – спросил он, когда машина повернула к Вспульной.
– Домой.
– Значит, ты продала квартиру?
– Да. Поселилась в небольшом отеле.
Она расплатилась с водителем, и они поднялись наверх.
– Комнатка и правда маленькая, – сказала она. – Но сейчас нам и на нее не хватит.
– Клетка, – сказал он.
Выглянув в окно, из которого был виден похожий на колодец двор, он уселся на кровать, пробуя пружины матраса, потом на клеенчатую софу, после чего махнул рукой:
– В любом случае, удобнее, чем на нарах.
– Ты не голоден? – спросила она.
– Нет.
– Может, тебе нужно помыться? Дальше по коридору есть душевая.
– Приму душ вечером. – Закурив, он сказал: – Сейчас мне нужно выйти. Должен встретиться с одним мужиком. А он всегда бывает «У Клеща» между часом и двумя.
– Где?
– «У Клеща», в кондитерской. Я должен отдать ему это. Ты не поймешь, потому что написано специальным шифром.
Он показал Богне кусок серой бумаги, свернутый в тонкий рулончик.
– Что это?
