– Малява, важная малява. Читала ты об скандале Мищаковского?
– Нет.
– Как это? – удивился он. – Ты не читала о Мищаковском, который создал кредитное бюро? То, которое обставили на двести тысяч?
– Эв, как ты выражаешься?
– Ах, моя дорогая, а не все ли равно?… Так вот, представь себе, я сидел вместе с этим Мищаковским. Вот же голова! Ну! Первоклассный мужик. Ничего не смогут доказать против него. Каждая мелочь отработана. Его уже шестой раз берут, а он всегда выкручивается. Адвокатом мог бы стать: весь криминальный кодекс и процедуры наизусть знает. Ничего ему не сделают. Со всех сторон у него схвачено.
Говорил он с оживлением, граничившим с удивлением. Богна в первый момент не могла его понять, но постепенно ее охватил ужас. Она не узнавала Эвариста. Это был другой человек. А может, и не другой, может, все тот же, но только теперь проявилась его истинная сущность?… Нет, нет, это было бы ужасно. У него просто слабый характер, он слишком подвержен внешним влияниям. Несколько дней, проведенных среди преступников, опасно отразились на его впечатлительной психике. Но это пройдет, должно пройти. Нужно, чтобы он понял, насколько отвратительно его отношение к подобным вещам, ему нужно помочь стряхнуть грязный налет. Она ведь верила, была убеждена, что на самом деле он хороший парень, а главная его вина – легкомыслие и какая-то детская жажда жизни. А остальное – это дурные внешние обстоятельства, и только. Нужно его воспитать, как ребенка, нужно заботиться о нем…
– Такой вот Мищаковский не погибнет, – продолжал Эварист. – Если бы только я знал его раньше! Фью!.. Знаешь, можно было так все провернуть, что они и через три года ничего бы против меня не доказали. Я рассказал ему все. У меня глаза открылись, когда он принялся составлять разные комбинации. У него и самого была похожая история в одном акционерном обществе, и ничего ему не сделали, а он их тысяч на сто нагрел…
– Эв, – прервала она его холодно, – ты ведь отдаешь себе отчет, что ты говоришь вещи… отвратительные? Знаешь ли, как это пахнет?… Что с тобой случилось?… Ты восхищаешься грязью и мерзостью. Подумай только, остановись на миг.
– И что же я такого сказал? – спросил он с невинным лицом.
– Ты же не мог потерять морального чувства! Разве ты не понимаешь, что в твоем восхищении этим мошенником есть нечто гадкое?
Она пыталась вложить в свой голос как можно больше отвращения, самого категорического неприятия.
Эварист смешался, слегка покраснел и обронил свысока:
– Ну… ничего не доказали…
– И что с того?!
– Ничего. В любом случае, я не восхищаюсь им, он просто интересует меня как… типаж.
– Но это типаж, который у всякого честного человека должен вызывать отвращение! Это же профессиональный преступник.
– Но…
– Слушай, Эв. – Она решила поставить вопрос резко. – Слушай, Эв, ты ведь сам совершил дело ужасное, подлое, отвратительное! Ты уничтожил свое доброе имя, свою карьеру, скомпрометировал собственную семью и меня. Ты… ты понимаешь, что всякий может назвать тебя… преступником?…
– Хорошие же вещи ты мне говоришь, – закусил он губу.
– Я говорю тебе правду. Жестокую правду, потому что вижу, что ты ее не замечаешь. Но я уверена, что ты не таков, что ты чувствуешь отвращение к своему легкомысленному шагу, потому что он случился лишь из-за минутного помрачения. И ты посвятишь всю свою жизнь, чтобы вернуть себе честное имя, испытывая угрызения совести. Подумай, Эв, какая огромная пропасть отделяет тебя от того мошенника, о котором ты рассказывал! Эта пропасть – твоя совесть, которой у того давно уже нет. Это твой стыд! Если бы ты знал, какой тернистый путь мне пришлось пройти, чтобы добиться твоего освобождения! Если бы ты знал, какие слова мне пришлось выслушать молча и покорно, какие обиды вынести!
– Проклятие! – выругался он и вскочил. – Скажи мне, от кого именно, и я пойду и, черт побери, зубы ему выбью!
– С чего бы? Они ведь были правы!
– Боже… Боже… – застонал он и сел, скорчившись, в углу.
У Богны сильнее забилось сердце. Она смотрела на него, преисполнившись беспокойством и надеждой.
«Бедное, слабое дитя, – думала она. – Что же с ним случится, если я уйду от него, если покину его теперь?… Это слишком жестоко, это все равно что подтолкнуть его к пропасти».
И вдруг она заметила: зачем она убеждает себя в необходимости оставаться с Эваристом, если даже не думала о том, чтобы его покинуть?… Да, не думала, по крайней мере, не думала осознанно… Потому что не должна была вообще задумываться над такой возможностью. Ее несомненная обязанность – спасти его, дать ему моральную поддержку. Пробудить в нем потребность справиться с виной, потребность изменить собственную природу… Это ее обязанность. И она знала, что обязанность эту она выполнит, как знала и то, что это едва ли не выше ее сил. Она принимала эту тяжесть на себя, а ведь не сомневалась, что усилие и труд принесут ей в лучшем случае просто радость. Она смотрела на склоненные плечи Эвариста, на то, как уперся он локтями в колени, на его поникшую голову, смотрела с болью и милосердием, даже с сочувствием, но и с глухой пронзительной печалью. Она любила этого человека, а он убил ее любовь.
Когда же это случилось?… Когда она его разлюбила?… И почему?… Как же непросто понять, как сложно описать точно… Может, как раз в этот момент, а может, когда она стояла с отцом на холме и думала о своей роли сосуда, хранящего искру жизни, может, когда Борович привез страшную новость, а может, в грязной тесной комнатушке, в которую он вошел с улыбкой, сунув руку в карман… Впрочем, это было уже не важно. Она его разлюбила. И вот в сознании ее стали просыпаться настойчивые мысли. Воспоминания, старые обиды, сомнения, протесты, которым она не давала голоса два года, хорошо спрятанные чувства, которым она запрещала облекаться даже в подобие слов. А теперь они вырвались на свободу и теснились в ее голове. Разливались чернотой и горечью, требовали, чтобы она ударила себя в грудь и крикнула: «Я обманывала себя, намеренно закрывала глаза на его пустоту и низость…»
«Нет, это неправда, – стискивала она кулаки. – Я любила его таким, каким он был. Я не знала, что он окажется другим. Ведь я ничего не придумывала. Я знала его дурные стороны, понимала собственную потребность в любви. Это не было самообманом…»
Не думать об этом, только не думать! Она не имеет права терзаться своим страданием, своей большой ошибкой, своей судьбой. Нужно, чтобы ей хватило сил на себя и на него, а прежде всего – для той новой жизни, которой она даст начало. Вот главная цель: дать этой малышке физическое и психическое здоровье, создать ей условия для развития. Любой ценой дать ей отца, дом, семью.
Это она ощущала уже не как угнетающую ее обязанность, навязанную прошлым, но как собственное страстное желание.
Эварист все сидел, мрачный и неподвижный. Щеки его слегка обвисли, а под глазами обозначились темные круги.
