– Буду ждать.
– Тогда до встречи… А может, сходишь со мной к госпоже Богне?
– Отчего именно к госпоже Богне?
– Ну так. Я знаю, что раньше вы друг в друге души не чаяли. Часто там бываешь?
– Да… Довольно часто…
– Бедняжка, сколько она должна была пережить… – Генрик заколебался и добавил неуверенно: – Мне когда-то казалось, что вы любите друг друга.
Стефан пожал плечами:
– Откуда такая мысль?
– Говорю же – казалось. Представлял себе, что вы поженитесь и что мы станем жить втроем… Ну, до встречи.
Стефан принялся расхаживать по комнате. Он хорошо относился к брату, может, даже любил его, однако с его уходом почувствовал облегчение. Удивительно, насколько люди не умеют быть деликатными в чужих делах.
– Представлял себе, что мы с Богной поженимся!.. Вот уж!..
Может, и правда, несмотря на величайшую его осторожность и маскировку, все вокруг догадывались – или скорее ощущали, – что с Богной его объединяет нечто большее, чем обычная дружба и симпатия?… Впрочем, что там они могли чувствовать, если их ничего не объединяет и не объединяло! Просто где-то на дне психики человека лежит инстинкт сводника и свата: знакомить, прикидывать, составлять пары. А может, всем просто бросалось в глаза, что они друг другу предназначены?…
Сам Стефан порой поддавался этой убежденности, влияние которой однажды стало настолько велико, что он решил броситься вслепую туда, где была его судьба: пойти к ней и просить ее руки. Помнил каждую секунду той ночи упорных размышлений и каждый миг того дня.
Богна тогда еще работала в «Союзе землячеств», руководила молочным магазином на Желязной улице. Было это ужасно. В белом халате, с руками, покрасневшими от холода, она сидела в магазине с пяти утра до самого вечера. В магазине было полно кухарок, а также шума и лязга бидонов, ароматов масла. После семи она приходила в комнатушку за магазином, кормила ребенка, прибирала, стирала, шила, а тот кретин сидел с бессмысленным выражением лица и раскладывал пасьянс.
«Да это не была любовь, – убеждал себя Борович. – Это было сочувствие. Условия, в которых она жила, вызывали во мне сочувствие».
Нынче, когда он уже спокойно смотрел на то, что случилось год назад, он мог трезво оценить всю абсурдность тогдашнего своего поведения. Он хотел вырвать ее из тех ужасных условий, а что он мог дать ей взамен?… Свою нищенскую зарплату?…
Ему казалось тогда, что, отступая, он совершает подлость. Более того, что Богна воспринимает это как бегство, что она ждет его признания, что она готова его принять.
Каким же мелким и маленьким он себя тогда чувствовал!.. Придумывал какие-то смешные предлоги, чтобы уйти… Да… Однако все обернулось к лучшему. Он даже не начал говорить о главном. Спросил о здоровье маленькой Дануси, рассказал о похоронах Шуберта, на которых, впрочем, он не был, вспомнил, что писал дядюшке Погорецкому с просьбой о должности для Эвариста. И как раз тогда нужно было начать, но слова как-то не желали протискиваться сквозь глотку. Богна собирала счета и как-то странно молчала. Он мог бы поклясться, что она ждет от него первого шага.
Он не показывался у нее потом с месяц. Не мог побороть стыда. На визит к Богне решился, только когда нашел явный повод – важный, в виде письма от дяди Валерия с предложением должности для Эвариста.
Борович не поверил собственным глазам, когда прочел письмо. Кажется, господин Валерий давал ему эту должность из-за Богны. Ничем другим нельзя было объяснить отступление старого чудака от правила не допускать к своим богатствам городских. Эварист должен был вести в Погорцах бухгалтерию мельниц за скромное, но достаточное вознаграждение.
Сперва и Борович, и Богна опасались, что Эварист не примет этой должности, что он обидится и предпочтет и дальше сидеть в кафе, брать у жены по паре злотых «для наведения мостов», как он это называл, а проще говоря, на кофе и гардероб. Однако тот не только согласился, но даже с энтузиазмом принялся разворачивать перед Боровичем широкие перспективы своей карьеры в Погорцах:
– Вот увидишь, Стефан, – говорил он совершенно серьезно, – я только до дела доберусь, и увидишь, что вырасту как на дрожжах. Уж я себя знаю. Работа у меня в руках горит. Праздность меня утомила. Моя природа – деятельная. Начну с мельниц, а через год – вот увидите! – буду, как знать, распорядителем всех богатств!.. – Постучав по дереву, он добавил: – Я еще так твоего дядюшку обработаю, что он на тебя все и отпишет! Вот была бы шутка, а?…
– Хватит, – одернул его Борович. – Главное, позаботься о том, чтобы сохранить хотя бы эту должность. Мой дядюшка – не самый приятный человек.
Они с Богной отправили его в Погорцы, дав массу полезных советов. Увы, те не слишком ему пригодились. Через четыре месяца Эварист вернулся мрачный и сердитый.
– Нет, мои дорогие, с таким безумцем невозможно работать, – говорил он. – Этот Погорецкий – хам, какого свет не видывал.
Он не хотел раскрывать никаких подробностей, но Борович догадался, что расставание Эвариста с дядюшкой произошло не без серьезного скандала.
И только через пару недель в письме насчет какого-то другого дела господин Погорецкий вспомнил, что, мол, «впервые дал должность городскому, но до смерти себе такого не прощу».
Эварист между тем утверждал, что прекрасно справлялся с мельницами, а поскольку господин Погорецкий, несмотря ни на что, дал ему довольно недурные рекомендации, Богне в конце концов удалось выбить для мужа должность на паровых мельницах «Товарищества Мазовия». Он получил там место кладовщика и четыреста злотых зарплаты. А поскольку двоюродный брат Богны, Эмиль Бжостовский с Подолья, имел мажоритарный пакет акций «Мазовии», Эвариста скоро повысили до руководителя отдела продаж.
Теперь он получал уже столько, что Богна могла отказаться от работы в «Союзе землячеств». Они переехали в служебную квартиру Эвариста в большом комплексе домов «Мазовии» на Праге[22].
– Как с гуся вода, – говорил Борович, когда они задумывались с Богной о полезных изменениях в жизни и поведении Эвариста. – Удивительно, что он, кажется, совершенно не переживает – ни из-за несчастий, ни из-за удач.
– Вы ошибаетесь, – отвечала Богна. – Эварист очень болезненно ощущает, что люди все еще его сторонятся.
– Ха, этого уже никак не исправить.
И все же она была рада. В первые месяцы после катастрофы Богна ушла в абсолютное одиночество, но уже при рождении Дануси возобновила контакты с семьей. Отчасти в том была заслуга Боровича. Зная жуткие материальные условия, в каких все еще находились Малиновские, он умышленно зашел к Дине Карась, а уж та растормошила остальных. По крайней мере, Богне устроили роды в приличной клинике, как и опеку известных врачей. Богна, правда, не желала принимать помощь, но отношения возобновились.
Каждый свой визит к Сименецким, Карасям или Паенцким она скрывала от Эвариста, чтобы не обидеть его. Но там и вовсе не упоминали о его существовании.
