«А может, это лишь чрезмерная жадность с моей стороны? – задумывался Стефан. – Голод стадного животного, которое издавна блуждает вне стада – так давно, что уже возвысило необходимость сближения с ним до уровня мистического единства?»
В прихожей раздался звонок. По тяжелому звуку шагов Борович понял, что открывать пошла сама госпожа Прекош. Он никого не ждал и лишь поморщился, когда услышал голос хозяйки:
– Господин Борович наверняка спит, уж извините, вчера поздно вечером приехал из армии его брат, и они долго разговаривали, по крайней мере, я так полагаю, поскольку дела-то мне нету, я ведь не подслушиваю, но, как вы понимаете, если братья давно не виделись, то всегда найдут, о чем поговорить, особенно когда один приехал только на три дня, ведь большего отпуска он не получил. А нынче встал раненько, не посмотрел, что праздник, и вышел, так что наверняка господин Борович снова лег спать, ведь что ему еще делать в воскресенье? Разве что читает, но, с другой стороны, не думаю, чтобы вы пришли с каким-то важным делом, семейным, а может, и каким политическим. В нынешние времена, уж извините, и не поймешь сразу. Жил тут один инженер в четвертом, вон окна, если выйдете, то сразу под башенку. И что оказалось?… Был у него шурин, уж извините, полковник, так оба сбежали к большевикам…
«Кому она все это рассказывает?» – прикидывал Борович, когда вдруг словесный поток госпожи Прекош оборвало протяжным: «Шшш…»
– Шшш… Ни слова! Ни слова, заклинаю, – раздался таинственный шепот. – У меня как раз тайная миссия от министра космических дел. Все понимаю и одно вам скажу: тс-с!.. но только между нами, тайно…
– Можете смело говорить, – решительным шепотом ответила госпожа Прекош.
– Вы не заметили у господина Боровича антиномических рецессий в сенсуальных дефлаграциях?
Борович наконец-то узнал Урусова и с трудом сдержал смех.
– А может, метафизические апперцепции в конгломерате с эмоциональными дивагациями?
– Э-э… Откуда ж мне знать? – нерешительно произнесла госпожа Прекош. – Я ж в чужих чемоданах не роюсь.
– Плохо. В инкриминированных церебральных предиспозициях часто скрываются эвфемистические заменители психических комплексов, эквиваленты фантасмагорических эфемерид сенсуальной амбивалентности!
– Что ж вы такое говорите! Но вот сексуальная… этого нету. Решительно нету. Никаких эфемерид у господина Боровича не бывает. Разве что на месте…
– Да?… В любом случае, я вас предупреждаю об инфернальных флуктуациях в период климакса. Декаденция в церебральной системе может вызвать маниакальную амнезию и биофреническую атрофию!
– Матерь божья! – простонала Прекош.
– Тс-с… спасибо вам. Этого хватит.
Одновременно он постучал в дверь.
– Что ты устроил с этой женщиной? – поприветствовал его Борович, говоря по-французски, поскольку был уверен, что госпожа Прекош станет подслушивать. – У бабы голова кругом!
– А ты полагаешь, что-то у нее изменится?
– Я полагал, что у тебя доброе сердце.
– Мой Стеф, сердечная доброта состоит в том, чтобы производить на людей те впечатления, которых они жаждут. Как Генрик?
– Спасибо… Здоров, весел… Отправился к тебе.
– Это он неудачно, я уже неделю домой не заглядываю. Представь себе, зовут меня губернатором в Одессу. А я настаиваю на Москве. Отчего бы мне этого себе не позволить? In partibus infidelium[24], казалось бы, оно без разницы, однако я бы с удовольствием приказал повесить этих добрых безумцев. Наша эмиграция – это доказательство ex post[25], что Россия не могла не пасть. Опереточные заговоры, наивный дележ шкуры неубитого медведя… Я так не могу.
– И это тебе мешает?
– И весьма. Я мечтатель, а они – насмешка над мечтаниями. Человек и хотел бы помечтать, да вспомнит свое представление на губернатора – и не может не смеяться. Жизнь делается отвратительной. Как это говорит наш приятель Малиновский?… Кстати, отчего ты не был у них вчера?
– Генрик приехал.
– Поздно вечером, – подчеркнул Урусов.
– Не хотелось мне.
– Жаль.
– Чего? – спросил Борович.
– Скорее – кого… Тебя жаль. Единственное место на земном шаре, которое тебя притягивает, а ты его избегаешь.
– Дом семьи Малиновских?
– Да все едино. Может быть, и их дом, может быть, Южный полюс или верхушка баобаба в Центральной Африке, собор в Севилье или шахта калия в Новой Каледонии.
– Не понимаю.
– Понимаешь, – рассердился Урусов.
Борович покраснел, но решил убедить Мишеньку, что не понимает аллюзий.
– Хочешь сказать, что только бы не у себя?
Урусов взглянул ему в глаза и спросил:
– Позволишь?
– Что именно?
– Полную откровенность.
Борович знал, наверняка знал, что именно хочет сказать Урусов, боялся этого, но стиснул зубы и процедил:
– Прошу.
– К твоим услугам: ты ее любишь.
– Мишенька!..
– Любишь ее уже долгие годы. Не просто любишь – ты влюблен.
Борович хотел рассмеяться, но у него перехватило горло, и он только откашлялся.
– Не обижайся, – начал Урусов. – Я не присваиваю себе право копаться в твоих чувствах только оттого, что мы кузены и друзья. Я веду себя как обычный прохожий по отношению к несчастному ближнему своему, который забросил собственную ногу себе за шею и не может ее снять без посторонней помощи. А ты не просто сделал это, но и пытаешься уговорить себя, что все в порядке, что так и нужно. Уговорить и себя, и других. Пойми, я не требую от тебя, чтобы ты принял последствия этого положения вещей. Мне просто жалко человека, замершего в карикатурной позе. Я и сам начинаю страдать. Закуришь? – Он протянул Боровичу портсигар.
Однако Стефан этого движения не заметил.
Какое-то время они сидели молча. Наконец Борович тихо заговорил:
– Ты плохой наблюдатель, Мишенька. Ты очень плохой наблюдатель. Такую ошибку ты делаешь всегда, когда начинаешь искать аргументы к наперед заданному тезису. А ты всегда находишь их немало. Таким образом можно любое марево встроить в реальность, но инкрустация эта останется лишь свидетельством гибкости воображения. Я не закидывал ногу себе за шею. Возможно, я и сразу пришел в мир в этой довольно неудобной, в этой… карикатурной позе. Это раз. Кроме того, я вовсе не считаю ее приятной. И наконец… я не влюблен в Богну. Возможно, было бы проще и ближе к твоему мнению обо мне – и ближе к так называемому человеческому естеству вообще, – если бы я влюбился в Богну. Но это предположение, увы, должно быть полностью исключено. Ты опираешься на слишком поверхностные данные. Слишком простецки комментируешь истинное дружеское чувство, которое я испытываю к госпоже Богне и которого никогда не скрывал.
